Посвящается моему другу и коллеге Геннадию Аверьянову

Предисловие

Эту книгу, пожалуй, поймёт каждый, но каждый по-своему. Однако, всё-таки это учебник, по крайней мере, я очень надеюсь, что он может стать таковым. Впрочем, учебником я считаю и Tractatus Logico-Philosophicus Людвига Витгенштейна, вопреки всем предостережениям его автора. Видимо, я понимаю «учебник» в каком-то другом «смысле». От этого-то «спора», в котором никогда не рождалось, да и не могло родиться никакой «истины», я и отталкивался, начиная свою работу над этим текстом, форма которого — есть дань моего восхищения «божественным Людвигом».

Книга обращается к моей собственной проблеме, которую, впрочем, я считаю универсальной для всех, читающих это предисловие. Мы прозябаем в мире знаков, всякие попытки говорить о реальности — и тщетны, и абсурдны. Мы не замечаем, что знаки давно уже подменили у нас всякую реальность, и мы оперируем ими так, словно бы они и есть — некая подлинная реальность, но ведь это чистейшей воды «метафизика».

Иными словами, «метафизика» не в том, что есть нечто, о чём нельзя сказать, или же нечто, что никак нельзя знать (в понятиях, образах, ощущениях), а в том только, что мы настойчиво отказываемся признать: искомая «физика» погребена под нашими знаками (понятиями, образами, ощущениями). Тогда как игра последних, игра, в которой нам отведена незавидная роль мячика, и есть та подлинная «метафизика», которую все так отчаянно бояться, и которой все так мазохистически наслаждаются. Поэтому когда я говорю, что «меня нет», то я отнюдь не «идеалист», для которого то, чего нет — это именно то, что есть. И с другой стороны, это позволяет мне избежать досадной и глупейшей позиции «материалиста», который так же далёк от реальности, как физик-теоретик от мира непосредственно падающего яблока.

Потому, возможно главная цель настоящей работы — увидеть то, в каком удручающем положении мы находимся, и как, при всём при этом, удивительно близка к нам истина. Единственное, что хоть до истины всего-то — руку подать, да вот только путь этот, столь нелёгкий и столь тернистый, каждый должен пройти сам. Слуга, разумеется, станет господином, но ведь и господин станет слугой. Пока мы играем — игра продолжается, пока мы мним себя, мы мнимся. Тот же, кто хочет быть — тот должен стать прежде тем, кто он есть. В этом простом на первый взгляд тезисе и заключается, наверное, квинтэссенция настоящей работы.

Забавно, должно быть, выглядит эта попытка отменить мышление из мышления. Но если я — только и мыслю, то какой ещё путь может быть мне открыт? Я, может быть и наивно, но всё-таки полагаю: если быть последовательным и дойти до конца, несмотря на все «ужасы», которые искушают идущего возможностью бегства, то когда действительный конец всё-таки будет достигнут, то глупость (которая всегда, необходимо признать, иллюзорна) должна оскандалиться и исчезнуть. Впрочем, может быть, я перечитал в детстве слишком много сказок? А может быть хорошо, что именно в детстве? Однако, пишущий о том, как несостоятельны знаки, понимание и мышление, вероятно, и сам выглядит глупо, но это отнюдь меня не пугает. Конечно, моё положение затруднено тем, что я могу быть понят. Ну что ж, если кто-то скажет теперь, что он ничего не понял в моей работе, мне стоит лишь улыбнуться, по крайней мере, я оставляю за собой право сказать, что я не понимаю его «рецензии».

Признаться, своим текстом я не слишком доволен, впрочем, не думаю, что я сам, либо кто-то иной, мог бы сделать его значительно лучше. Однако, мою досаду вызывает не столько сам текст, сколько то, что это только текст. В чудеса я не верю (хотя и так называемые «законы» вызывают у меня скорее сарказм, нежели вполне теперь банальное среди думающих людей сомнение), но и труд, мой собственный труд над моей собственной жизнью, пока не вполне себя оправдывает. Впрочем, мне кажется, что я всё-таки несколько двигаюсь, но мне бы не хотелось делать это в одиночку (тем более, что это вряд ли вообще возможно). Таким образом, текст этот служит, скорее, своего рода паролем, может быть, условным знаком, неким маяком, если хотите, который светит тем, кому мытарствовать в безумии такого мира уже в достаточной степени поднадоело. Таковы мои планы, вполне, надо признать, наполеоновские, но что поделать? — другие, скорее всего, откровенно бесперспективны, по крайней мере, мне так кажется.

Текст, возможно, не слишком удобен для восприятия, но я посчитал возможным пожертвовать умилительностью восприятия, которая могла бы пойти в ущерб точности формулировок и поступательности в изложении материала. В сущности, основная и самая утомительная часть трактата — это лишь определение используемых в нём понятий, а также правил по которым они используются (в свете изложенного в трактате, это принципиально важно). Сама же идея, к которой привела меня логика этого трактата, достаточно проста, и уложилось бы, наверное, в пару страниц. Однако, она вряд ли была бы правильно понята.

Вероятнее всего, трактат следует читать так, словно бы читатель пишет его вместе со мной, причём, в режиме настоящего времени, в противном случае, возникающие с первых же строк сомнения неизбежно расстроят все мои планы. Каждая из фраз этого текста, рассматриваемая отдельно, абсолютно бессмысленна (впрочем, равно и обратное: каждая фраза этого текста содержит в себе весь текст целиком), и в этом я отдаю себе отчёт, поэтому надеюсь, что настоящий текст будет рассматриваться моим читателем не отдельными предложениями, но целиком, с принятием начальных утверждений (не всё равно ли с чего начать, если задача всё это уничтожить?), к точке кульминации, а далее уже к тому новому, ради чего, собственно, трактат и писался.

В какой-то момент работы над этим текстом, мне стало абсолютно очевидно, что мы не живём, а играем в жизнь (мысль столь же древняя, сколь и осмысленная). Причём, я не против игры самой по себе, но только не в том случае, если она подменяет собой жизнь, и разумеется, не в том, когда она начинает играть со мной. Фактически же, дело обстоит именно таким образом. Вот почему, моей задачей было показать, где игра замещает жизнь и как она — игра — играет с нами. Лично для меня этот опыт оказался чрезвычайно важным. Если же мне удастся донести эту формулу до кого-то из моих читателей, а он сможет ею правильно распорядиться, я буду совершенно счастлив.

В сущности, мой трактат о том, что человек должен понимать, о чём он может знать и что ему следует думать. Впрочем, хотя, как мне кажется, ответы на эти вопросы найдены в основном окончательно, но только лишний раз доказывает как мало проку в ответах, пусть они будут самыми замечательным, если мы ничего не будем с собой делать.

Санкт-Петербург, 2000

А.К.