На главную Содержание

6.

Я играем.

	6.1	Игра значений моей схемы мира и моей схемы меня, игра означающих [толкование и компиляции] моей лингвистической картины мира, а также игра этих игр — суждений [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] и высказываний [компиляции означающих] превращают меня из играющего в играемого, где поле игры — я сам.
	6.11	Знак (слово или другой знак, его заменяющий) [означающее] позволяет фиксировать результаты познания, что создаёт возможность для игры означающих моей лингвистической картины мира.
	6.111	Означающее (слово или другой знак, его заменяющий) представляет означаемое, его толкование [компиляция означающих] определяет тот функциональный аспект, который обретает означенное в контекстуальном анклаве.
	6.1111	Собственно познанием следовало бы считать моё отношение с вещами, явленными мне Миром. Иными словами: моё познание — это то, каковы вещи в отношении со мной [вещью, значением], результатом познания можно считать значение [отношение фигуры и фона] (таковым можно было бы считать и обретение вещью имени, но об этом познании можно судить лишь гипотетически).
	6.1112	Поскольку я не имею возможности оперировать значением, возникает необходимость его означить, т.е. определить то место в иерархической сети моей лингвистической картины мира, которую представляющее его означающее будет занимать.БикЮ При этом означающее определяется контекстом означающих [толкованием], а потому предметно, с другой стороны, здесь отчётливо проясняется прагматическая цель означивания, поскольку мне не трудно запомнить означающее по его месту в моей лингвистической картине мира.
	6.1113	Однако, означающее — не результат познания, но результат означивания результата познания, поэтому всякое познание, которое я осуществляю компилируя означающее — не познание, а предметное познание.
	6.112	Означивание имеет прагматическую цель — фиксируя результаты познания, оно позволяет мне лучше ориентироваться в континууме существования.
	6.1121	Однако, предметное познание — суть компиляция означающих. Эти компиляции — не отношения [контакты] значений моей схемы мира и моей схемы меня [континуум существования].
	6.1122	Таким образом, любая компиляция означающих — допущение [контекстуальная условность] поверх уже существующих. До тех пор, пока предметное познание не выходит за пределы означивания характеристик способа моего существования (при условии указания точки обзора, т.е. носителя этого способа существования) [исходящее высказывание], оно способно выполнять практические задачи, т.е. соответствует своей прагматической функции.
	6.1123	Однако, всякий раз, когда я компилирую означающие, определяю их в контекстуальный анклав, их место в иерархической сети моей лингвистической картины мира, я осуществляю то предметное познание [производное высказывание], результаты которого верны лишь для этой компиляции, этого анклава и этого места иерархической сети, но эти результаты не имеют никакого касательства к континууму существования, кроме опосредованного на него влияния, что, понятно, нельзя считать «познанием».
	6.113	С другой стороны, предметное познание не может быть рассчитано на решение проблем, которые возникают в нём [контекстуальная условность], а также им производимые [производные суждения].
	6.1131	Предметное познание не имеет никаких критериев, позволяющих оценить достоверность высказывания [компиляция означающих], кроме того, оно замкнуто в лингвистической картине мира, поэтому рассчитывать на «опыт» как на критерий, просто глупо, поскольку он будет означен [компиляция означающих], так как этого требует принятые в моей лингвистической картине мира условности [контекстуальная условность].
	6.1132	С другой стороны, противоречия, которые возникают между суждениями [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] и высказываниями [компиляция означающих] не могут быть разрешены предметным познанием, поскольку оно замкнуто в моей лингвистической картине мира и не способно оперировать элементами континуума существования.
	6.1133	Наконец, абсолютно ошибочно полагать, что предметное познание (равно как и познание вообще) — это некий «взгляд со стороны», нечто самостоятельное и «объективное». Познание (и предметное в том числе) — «сторона» тех отношений, которые она «познаёт», а потому его возможности не только ограниченны, но и неверно нами истолкованы. Познание — это нечто «вырванное» нами из континуума существования и означенное, а потому функции, приписанные ему нашим толкованием — непозволительное допущение, выявление которого с наглядностью демонстрирует всю необоснованность наших ожиданий по поводу его возможностей.
	6.12	Предметное познание ограничено условностями и адекватно лишь в своих собственных рамках при решении практических задач.
	6.121	Предметное познание не может быть истинным или ложным, оно может быть лишь правильным или ошибочным, с оговоркой границ контекстуального анклава и точки обзора.
	6.1211	Находясь в границах предметного познания (а я, используя означающие, его не покидаю) нельзя ставить вопрос об истинности или ложности, поскольку, если под «истиной» понимается некое «суверенное» («объективное») «знание», истинное вне зависимости от контекста означающих и континуума существования, то, по всей видимости, речь идёт о Мире, но Мир не является мне Собой, так что я могу о Нём знать?
	6.1212	Однако, если я определяю все «фигуры» и «правила», то вполне могу прийти к правильным или ошибочным выводам [предметное познание] внутри этой игры [контекстуальный анклав], однако, эти высказывания [компиляция означающих] не будут иметь никакой силы где-либо ещё.
	6.1213	При этом необходимо точно определить точку обзора, с тем, чтобы предметная содержательность «фигур» и «правил» не искажала моей игры [проницаемость контекстуальных анклавов], переступая описанные прежде границы.
	6.122	При этом понятно, что эти правильные и ошибочные выводы предметного познания не имеют никакого непосредственного касательства к континууму существования.
	6.1221	Любая «наука» — это игра со своими «фигурами» и «правилами», любой результат, достигнутый на том или ином игровом поле [контекстуальный анклав], может быть расценён как правильный или ошибочный, однако, и он сам, равно как и его оценка — действительны лишь в рамках этой науки [игры]. (Например, очевидно, что два яблока равно двум яблокам в арифметической игре (математика), однако, это не означает, что два яблока равно двум яблокам по массе (физика), по химическому составу (химия), по качеству (гигиена), по вкусу (кулинария) и т.д.. При этом также понятно, что яблоко нельзя возвести в степень или вычесть из него корень, если яблоко не рассматривается как «единица», в противном случае можно было бы сказать, что два яблока равно двум столам. Отсюда также ясно и то, что «фигуры» всякой игры — это предметы, однако, не те предметы, которые <…обрыв текста…>)
	6.1222	Нужно понимать, что когда данные правильные или ошибочные выводы, сделанные предметным познанием в рамках той или иной игры, прилагаются мною к практической деятельности [континуум существования], они теряют всякую свою «правильность» (равно как и «ошибочность»), поскольку в континууме существования нет ни математики, ни физики, ни химии. Суммируя же результаты разных игр [предметное познание], я всегда поступаю «на глазок», сообразуясь не с результатами предметного познания, но с собственными суждениями [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
	6.1223	Таким образом, о значимости предметного познания «науки», если рассматривать его с (единственно возможной) прагматической точки зрения, свидетельствуют не собственно его результаты, но то опосредованное влияние, которое они могут оказать на континуум моего существования, в противном случае речь идёт не о «науке», а о «навыках» [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], т.е. о «ремесле» (сюда относится также и то, что принято называть «искусством», что, впрочем, не относится к «искусствоведению»). Если мои высказывания [компиляция означающих] оказывают опосредованное влияние на континуум моего существования, способствующее улучшению качеству моей жизни, то подобные высказывания [результаты предметного познания] следует считать оправданными, если же нет — то неоправданными, однако, их нельзя рассматривать как истинные или ложные.
	6.123	Кроме того, учитывая практический характер оправданного предметного познания, следует иметь в виду, что определение точки обзора является первейшим условием состоятельности высказывания [результатов предметного познания].
	6.1231	Понятно, что результат предметного познания вне определения точки обзора не может считаться состоятельным. (Так, например, нельзя сказать: «это крепкий стол» или «это вкусное яблоко». Подобное утверждение [высказывание] не состоятельно. Однако, состоятельным оно было бы, если бы я сказал: «я считаю этот стол тяжёлым», или «мне нравится вкус этого яблока». Данные утверждения состоятельны даже в том случае, если этот «стол» кто-то поднимет одним пальцем, а «яблоко» кому-то покажется невкусным.)
	6.1232	При этом точка обзора должна быть определена в характеристиках составляющих способа существования [времени, пространстве, модальности и интенсивности], в противном случае, высказывание [результат прагматического познания] также не будет состоятельным. (Высказывание будет состоятельным, даже если я поднесу руку к открытому огню, и скажу: «я не чувствую тепла», таким образом я, конечно, могу солгать, если на самом деле мне горячо, в данном случае моё высказывание будет ошибочным, но об этом буду знать только я, а, возможно, из-за какого-нибудь неврологического заболевания я, действительно, не буду чувствовать «тепла», в этом случае моё высказывание будет и правильным, и состоятельным.)
	6.1233	Отсюда понятно, что единственной точкой обзора, результатам предметного познания которой [высказывания] я мог бы доверять (учитывая, разумеется, соответствующие условности) — это я сам, причём, если моё высказывание будет развёрнуто в составляющих моего способа существования. Точно также оправданными или неоправданными я могу считать результаты практического познания, если они способствуют улучшению качества моей жизни. Я также могу свидетельствовать правильность или ошибочность результатов практического познания, осуществлённого в рамках какой-то игры, если мне известны все «фигуры» и «правила», но здесь я должен буду уточнить: «в такой-то игре». Высказывания [результаты предметного познания], не удовлетворяющие указанным требованиям, необходимо считать бессмысленными.
	6.13	Однако, нельзя не заметить ещё одной существенной черты предметного познания: предметная содержательность наличествует в моей лингвистической картине мира, буквально «пародируя» мой способ существования.
	6.131	Предмет [означающее] — суть абсолютная абстракция, его содержание определяется толкованием и местом, занимаемым им в иерархической сети моей лингвистической картины мира. Однако, означающее [предмет] представляет означаемое, которое располагается в континууме существования в соответствии с императивами моего способа существования. Отсюда: моя лингвистическая картина мира в целом должна представлять и составляющие моего способа существования [время, пространство, модальность и интенсивность], в противном случае, она была бы абсолютно «нежизнеспособной».
	6.1311	Поскольку предмет [означающее] — суть абсолютная абстракция и не существует, но лишь наличествует, то понятно, что он (даже если бы он и располагался в континууме существования) не может существовать в соответствии с требованиями составляющих способа моего существования [время, пространство, модальность и интенсивность]. Однако, предмет [компиляции означающих] вынужден «имитировать» соответствие способу существования, для этого в контексте означающих предусмотрено значительное число мнимо-означающих (например: «всегда», «старый», «бесконечный», «удлинённый», «пронзительный», «незаметный» и т.п.), которые могут быть поняты только посредством толкования.
	6.1312	Таким образом, мнимо-означающие, позволяющие моей лингвистической картине мира «имитировать» соответствие моему способу, на поверку создают совершенно иное «время», иное «пространство», иную «модальность» и «интенсивность» (которые я буду обозначать, как «виртуальные»). Континууму существования данные виртуальные «имитанты» моего способа существования абсолютно не конгруэнтны, моё значение [моя схема меня] (которое — суть потребность) «знает» только (если позволительно это означить): «уже да», «ещё нет», остальные же составляющие способа существования сортируются по принципу «привычное» и «непривычное», а так же «да» и «нет». Степень несоответствия действительного и виртуального способа существования ошеломляет, а ведь речь идёт о фундаментальных, определяющих векторах, не говоря уже о том, какую роль эти мнимо-означающие играют при толковании тех или иных означающих.
	6.1313	Отсюда: я наличествую совсем в «другом мире» [виртуальный способ существования], нежели тот, в котором я существую [способ существования]. Причём, первый кажется мне куда более «реальным», нежели второй, тогда как действительная значимость распределяется между ними с точностью наоборот.
	6.132	Континуум моего существования, который, если редуцировать виртуальный способ существования, свойственный моим высказываниям о нём [континууме моего существования], — суть целое. Точка обзора в континууме моего существования, таким образом, чётко «сфокусирована» [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], «здесь» их не может быть несколько. Однако, в виртуальном способе существования точка обзора теряет всякую определённость.
	6.1321	Поскольку представленный означающими в моей лингвистической картине мира континуум существования [значения] — не цел, но целокупен, то очевидно, что определить в ней [моей лингвистической картине мира] точку обзора невозможно.
	6.1322	Если точка обзора не определена, то нельзя судить ни о правильности, ни об ошибочности высказываний, выдаваемых за результаты предметного познания. Отсюда очевидна вся невозможность «философии», «психологии», а также «истории» (за вычетом, с определёнными оговорками, «хронологии»). (История, вопреки устоявшемуся времени, ничему не учит. Учит опыт, но не история, и он учит тех, кто его имеет, но не тех, кто его «понимает». Если те мыслительные упражнения, которые принято именовать историей (в противовес хронологии), и важны, то только в той их части, в которой они учат такого «историка» думать о том, как мало он может «знать», «понимая» при этом всё, что угодно.)
	6.1323	Предметное познание под «грифом» «философия» и «психология» — возможна лишь как методология, основанная на бессодержательном мышлении, в её приложении к непосредственному явлению Мира мне вещью.
	6.133	И наконец, неопределённость точки обзора в сочетании с виртуальным способом существования создают лучшую «почву» для того, что принято обозначать как «сферу личных переживаний».
	6.1331	Неопределённость точки обзора в сочетании с виртуальным способом существования создают возможность возникновения противоречий [контекстуального, содержательного, мнимого противоречия континуума существования и противоречия континуума существования]. Подобный «плюрализм», обеспеченный указанными обстоятельствами, способен полностью дезориентировать меня в моей лингвистической картине мира, что приводит к невозможности реализации суждений [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], из-за отсутствия «визирующих» их высказываний [компиляции означающих]. Можно сказать, что в данной ситуации я оказываюсь неспособным «идентифицировать» собственные суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], я оказываюсь «нечувствительным» к континууму собственного существования.
	6.1332	Неопределённость точки обзора в сочетании с виртуальным способом существования создают возможность «борьбы» различных высказываний [компиляция означающих], представляющих антагонистические суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня]. Рождающиеся в результате этой «борьбы» «чувства», «переживания», «эмоции» и даже «ощущения» — не более, чем досадное недоразумение, способное, однако, грубо искажать моё существование [континуума существования].
	6.1333	Неопределённость точки обзора в сочетании с виртуальным способом существования создаёт возможность установления в моей лингвистической картине мира [высказывания] мнимых «причинно-следственных» или «логических связей», которые известны как «противоречия», «парадоксы», «антиномии», «апории», «казуистика», «аргументация», «диалектика» и проч.. Таким образом, «логика», оперирующая предметной содержательностью, выказывает свою абсолютную несостоятельность, а любое её утверждение может быть «опровергнуто» изменением точки обзора или характеристик составляющих виртуального способа существования, при том, что в моей лингвистической картине мира нет критериев (кроме условностей), позволяющих определить «истинную» точку обзора, равно как и «истинного» соотнесения составляющих виртуального способа существования с континуумом существования. (Возможно, единственным удовлетворительным вариантом применения «логики» является «математика», однако, последняя должна рассматриваться как «наука».)

	6.2	Мир является вещами [имена] мне, я проявляю вещи [значение], мои значения [моя схема меня] находятся в отношении [контакт] со значениями вещей, которые я проявил [моя схема мира], наконец, я замкнут в собственной лингвистической картине мира, я — играемый, и, играемый, я замкнут в самом себе.
	6.21	Знак [означающее] призван выполнять коммуникативную функцию (или, иначе, функцию сообщения).
	6.211	Континуум существования — вполне самодостаточная система, контакты моей схемы меня и моей схемы мира, обеспеченные способом моего существования, а также комплиментарность значений моей схемы меня и моей схемы мира, организующая конгруэнтные конфигурации этих образований [моя схема меня и моя схема мира] вполне удовлетворяют требованиям существования. Вследствие чего, знак [означающее] призван выполнять коммуникативную функцию между мной и другим существом, способным воспринимать эти мои знаки как означающие.
	6.2111	Однако, другой [существо, способное воспринимать мои знаки как означающие], неизбежно включён в мою схему мира, поскольку явлен мне Миром [имя] и проявляется мною [значение], что создаёт иллюзию возможности сообщения, поскольку его значение как вещи, располагающееся в моей схеме мира, отвечает моему комплиментарному значению в моей схеме меня [континуум существования].
	6.2112	При этом очевидно, что фактически данное моё сообщение не выходит за пределы моей собственной организации и как высказывание [моя лингвистическая картина мира] [предметно-содержательная коммуникация], и как суждение [континуум моего существования] [содержательная коммуникация].
	6.2113	Однако, с другой стороны, не вызывает сомнения, что всякое явление меня Миром другому существу, имеющему комплиментарные значения в своей схемы себя, позволяющие ему проявлять это моё явление ему Миром в его схему мира, вызывает определённые изменения в конфигурации этих его структур, впрочем, это моё явление ему Миром — явление меня вещью, именем [в отношении с ним], значением [его контакт его схемы мира с его схемой себя] и, наконец, означающим [толкование его лингвистической картиной мира]. Таким образом, полагать, что я могу сообщить другому [существу, способному воспринять мои знаки как означающие], нечто [содержательная коммуникация и предметно-содержательная коммуникация], что я предполагаю ему сообщить — нелепо.
	6.212	Впрочем, поскольку я — не целостное и не целое, но целокупность, то понятно, что в моей схеме меня существуют различные значения меня, т.е. различные суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], которые оказывают непосредственное влияние на мою лингвистическую картину мира [компиляция означающих].
	6.2121	Отсюда понятно, что в моей лингвистической картине мира, наличествуют мои высказывания [компиляции означающих], «озвучивающие» различные мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], таким образом, означающие выполняют коммуникативную функцию не только и не столько при попытках моего сообщения с другим [существом, способным воспринять мои знаки как означающие], сколько с самим собой [означающие].
	6.2122	Однако, учитывая опосредованное влияние моей лингвистической картины мира [компиляции означающих] на континуум моего существования [контакты моей схемы меня и моей схемы мира], понятно, что, с одной стороны, мои высказывания [компиляции означающих] «озвучивают» не собственно мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], но мои суждения опосредованно изменённые моей лингвистической картиной мира, с другой стороны, мои высказывания, «озвучивающие» разные мои суждения, сообщаются друг другу с учётом тех правил толкования и компиляции означающих, которые приняты в моей лингвистической картине мира, сами же мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] не могут «переговариваться» по средствам своих представительств [означающих и высказываний] в моей лингвистической картине мира.
	6.2123	Таким образом, мой «внутренний диалог» [компиляции означающих моей лингвистической картины мира] продолжается и будет продолжаться, поскольку прийти к какому-то окончательному решению во мне самом невозможно, поскольку задачи, поставленные перед моей лингвистической картине мира, лежат отнюдь не здесь, но в континууме существования, а «переговорщики» [высказывания], учитывая перманентное изменение в континууме существования, представляют к «обсуждению» всегда «устаревшую» «информацию». Какие «проблемы» же я решаю в моей лингвистической картине мира, кроме тех, которые порождены ею и её составляют? «Проблемой» следовало бы считать не то, что кажется таковой, но то, что обеспечивает её возможность.
	6.213	При этом необходимо помнить, что посредством знаков (слов или других знаков, его заменяющих) [означающих] предпринимаются попытки лишь предметно-содержательной коммуникации.
	6.2131	Поскольку знак (слово или другой знак, его заменяющий) [означающее] — не означаемое, но лишь его представительство (кроме того, это представительство лишь функционального аспекта означающего, причём, эта «функциональность» определяется самой же моей лингвистической картиной мира), толкование того или иного знака — суть толкование того или иного предмета, то понятно, что коммуникация посредством знака не может быть содержательной [континуум моего существования], но лишь предметно-содержательной [моя лингвистическая картина мира].
	6.2132	Иными словами, знак (слово или другой знак, его заменяющий) [означающее] не может сообщить мою содержательность [континуум моего существования], что бы мне хотелось, но сообщает, как предполагается, лишь предметную содержательность.
	6.2133	Однако, для того, чтобы осуществить полноценную предметно-содержательную коммуникацию необходимо, чтобы другой [существо, способное воспринять мой знак как означающее] знал моё толкование этого знака (слова или другого знака, его заменяющего), но для этого я должен был бы представить ему [другому] всю мою лингвистическую картину мира, что невозможно, ни технически, ни даже гипотетически, учитывая её замкнутость в самой себе.
	6.22	Таким образом, знак (слово или другой знак, его заменяющий) [означающее] оказывается неспособным выполнить ту коммуникативную функцию, к которой он мною предназначен.
	6.221	Необходимо признать, что сама по себе предметно-содержательная коммуникация возникла для решения практической задачи «выживания» и «улучшения качества жизни», т.е. она имела весьма прагматические задачи, которые худо-бедно могут быть решены «законом». (Здесь не место выяснять целесообразность этой работы, возможность её осуществления, а также её издержки и ограничения.) Однако, вопреки всякому здравому смыслу, предметно-содержательная коммуникация как инструмент была предназначена мною для решения совсем другой задачи, а именно, для попытки преодолеть мою замкнутость в самом себе [контакт моей схемы мира и моей схемы меня, моя лингвистическая картина мира], которая по сути является содержательной замкнутостью.
	6.2211	«Осознание» («ощущение») своей содержательной замкнутости (означенное «инаковостью», «индивидуальностью» и т.п.) возникло у меня именно благодаря невозможности содержательной коммуникации с одной стороны, в ситуации рефлексии и возможности опосредованного влияния высказываниями [компиляциями означающих] на континуум моего существования, с другой.
	6.2212	Можно сказать, что благодаря указанным обстоятельствам, я стал «ощущать» себя, как некий «микрокосм», что, конечно, абсолютная ерунда. Я никакой не «микрокосм», но то, что принадлежа Миру (т.е. фактически будучи Миром), является Миром себе собою, т.е., грубо говоря, я сам являюсь себе, но это вовсе не свидетельствует о том, что я — это какой-то «микрокосм», ибо я — Мир, и я бы был [есть] Им, если бы не являлся Миром мне мною.
	6.2213	Иными словами, благодаря рефлексии, моей лингвистической картине мира, моей возможности опосредованно влиять на континуум моего существования, я ошибочно принимаю себя за нечто, что как и Мир, есть, но само по себе, нечто «самобытное» — «микрокосм». Моя потребность [производное суждение] сообщить другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее] свою «инаковость» («индивидуальность») — абсурдна, поскольку совершенно бесперспективна, нелепа и в добавок предпринимается посредством предметно-содержательной коммуникации, совсем к тому не предназначенной.
	6.222	Таким образом, моя потребность [производное суждение] сообщить свой «микрокосм» другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее], с одной стороны, и невозможность содержательной коммуникации (ни в каком её виде), с другой, вынуждают меня искать некие «объяснения» возникающим трудностям взаимодействия с другими [существами, способными воспринимать мои знаки как означающие].
	6.2221	Для решения этой «проблемы» я использую «этические категории», которые не имеют под собой никаких действительных означаемых [мнимо-означающие], и потому могут толковаться мною как угодно (ограничениями будут лишь условности). Понятно также и то, что подобные попытки не только не ведут к удовлетворению моей потребности (что было бы возможно, если был бы возможен подобный контакт моей схемы мира и схемой себя другого [существа, способного воспринять мой знак как означающее]), но создают лишь дополнительную трудность, которая ошибочно кажется разрешимой, хотя на деле она просто «освобождает» меня от решения первой, «заслоняя» её собственной неразрешимостью.
	6.2222	«Этика», таким образом, это попытка решить проблему моей замкнутости в себе [контакты моей схемы мира и моей схемы меня, моя лингвистическая картина мира], выражающуюся в невозможности содержательной коммуникации, через создание таких мнимо-означающих, которые бы создавали иллюзию моего «выхода» из этой замкнутости. Поскольку же данная «проблема» подобным образом решена быть не может, а ответственность за её решение я взял на себя (тем, что создал эту «проблему» и принялся её решать средствами моей лингвистической картины мира), то невозможность содержательной коммуникации (продиктованная характером моих [значение] отношений с вещами [значение], явленными мне Миром — комплиментарность значений моей схемы мира и моей схемы меня), оказывается тем действительным проблемным эпицентром, который поддерживает всю мою бессмысленную и бесполезную работу по решению «этических проблем», распространившуюся не только на мою лингвистическую картину мира, но и на мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
	6.2223	«Общественная мораль» — дело невозможное из-за невозможности предметно-содержательной коммуникации, а все мои высказывания [компиляции означающих], которые я полагаю «общественными», суть — мои высказывания. И более того, само высказывание «общественное высказывание» — полная бессмысленность, поскольку оно может принадлежать только говорящему, однако, такого говорящего как «общество» нет и быть не может, но говорят конкретные люди, высказывания которых, ко всему прочему, не могут быть мною правильно истолкованы. Однако, моя лингвистическая картина мира скрывает невозможность предметно-содержательной коммуникации, поскольку разные люди пользуются одними и теми же словами, полагая при этом, что имеют в виду [означают] таким образом одни и те же вещи [значения]. В действительности моё «моральное поведение» — суть суждения, образованные в процессе непосредственного опыта. До тех пор, пока я способен толковать данные, адресованные мне, высказывания [компиляции означающих] в соответствии с требованиями (возможностями) иерархической сети моей лингвистической картины мира, я «принимаю» данные высказывания (не отдавая себе отчёт, однако, что я «принял» не чужие, но собственные высказывания). С другой стороны, мне можно навязать любые высказывания, сообразуясь (прагматично «манипулируя») с моими форпостами веры. В данном случае, подобные высказывания, вследствие моей веры им, способны стать моим опытом и формировать мои производные суждения, противоречащие исходящим. В этом случае неизбежно возникают противоречия континуума существования, которые оказываются уже не «общественной проблемой», которую, как предполагается, должна разрешить «общественная мораль», но моей собственной. (Здесь не место разъяснять иллюзорность «общественных проблем» и то, какие действительные «проблемы» для «общества» создаёт решение «его» «проблем».) «Мораль», таким образом, решает проблемы «общества», за счёт его членов, а потому просто не может быть «гуманной». (Здесь стоит только отметить, что, поскольку, «общество» — образование виртуальное, то решение «проблемы», предполагаемое «моралью» столь же виртуально, проблемы же возникающие, вследствие описанных аберраций, у конкретного человека — действительны и насущны. Прагматика в очередной раз оказалась непрагматичной.)
	6.223	Таким образом, посредством предметно-содержательной коммуникации я пытаюсь сообщить свою «инаковость» («индивидуальность», «микрокосм») другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее], не замечая того, что, во-первых, я не «микрокосм», но Мир явленный мне мною.
	6.2231	Во-вторых то, что содержательная коммуникация невозможна (а возможно лишь содержательное взаимодействие, при том, что само содержание не «переносится», а лишь оказывает влияние, которое способно вызвать лишь некие изменения в другом содержании [континуум существования], в соответствии с его конфигурациями и иерархическими сетями [лингвистическая картина мира]).
	6.2232	В-третьих, я ошибочно использую знак (слово или другой знак, его заменяющий), пытаясь осуществить содержательную коммуникацию, тогда как знак — суть предметно-содержателен.
	6.2233	И наконец, в-четвёртых, мне нечего сообщать другому [существу, способному воспринять мой знак как означающее], что бы не было ему известно, поскольку я — Мир (а не «микрокосм») явленный мне мною, равно как и он этот Мир, но явленный ему им, а что может Мир сообщить Миру?
	6.23	Знак — фикция, возведённая мною в статус означающего.
	6.231	Знак — вещь, однако, я использую его как означающее. Я придаю знаку статус ему не принадлежащий, таким образом, знак как таковой, как знак — суть абсолютная фикция.
	6.2311	Знаком (словом или другим знаком, его заменяющим) можно означить любую вещь [значение], он может использоваться даже для означивания мнимого означаемого [мнимо-означающее]. Знак может занять любое место в контексте [иерархическая сеть моей лингвистической картины мира], он может быть «насыщен» [толкование] любым содержанием [предмет, функциональное значение].
	6.2312	Знак (слово или другой знак, его заменяющий) [означающее] — суть свёрнутая функция [реестр свёрнутых функций], эта его роль «дарует» мне желаемую определённость, предписывая мне возможные варианты его [знака] компиляции с другими означающими [высказывания], наличествуя в определённом месте моей лингвистической картины мира. Разумеется, эта его роль создаёт у меня ощущение определённости и лишает меня страха неопределённости.
	6.2313	Однако, поскольку толкование знака [знак как свёрнутая функция] — суть компиляция означающих, имеющая место в моей лингвистической картине мира, которая не имеет никакого непосредственного касательства к континууму существования [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], то понятно, что «даруемая» мне знаком определённость не более, чем иллюзия. С другой стороны, поскольку знак может означать что угодно, располагаться в любом месте иерархической сети моей лингвистической картины мира и может быть «насыщен» любой содержательность, очевидно, что он — суть абсолютная фикция.
	6.232	Я придаю знаку статус ему не принадлежащий, таким образом, знак — это я сам, поскольку ему теперь, как мне кажется, принадлежит то, чем в действительности обладаю я, но я не знаю об этом. Моё непонимание своей роли в процессе означивания приводит, с одной стороны, к «мистификации» знака, а с другой, к моей неспособности «управлять» собственным «состоянием», т.е. тем, чем обладаю я, и только я.
	6.2321	Знак кажется мне чем-то «мистическим», подобным «заклинанию»: он создаёт предметы, определяет мои и чужие действия, гарантирует определённость, он изменяет меня, и наконец, он позволяет мне влиять на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее].
	6.2322	При этом незамеченным остаётся более, чем серьёзное обстоятельство: Не говоря уже о том, что предметы — суть абсолютная абстракция, а потому и мои действия с предметами не многим более того (при этом если что и действует, так это значения [суждения], а не знаки [высказывания]); Определённость, которая мне «дарована», лишь гигантская «афёра», введшая меня в заблуждение; Изменения, которые во мне произошли, произошли, во-первых, благодаря опосредованному влиянию высказываний [компиляциям знаков], произошли в континууме существования [производные суждения], а во-вторых, расценивая их эффект, следует признать, что лучше бы они не происходили вовсе. Наконец, самое существенное: влияние, которое я в действительности оказал на другого [существо, способное воспринять мой знак как означающее], отнюдь не то, которое я предполагал оказать (хотя практический эффект и может оказаться желаемым, но его механизмы — некие действия другого [существа, способного воспринять мой знак как означающее], к моим высказываниям [компиляция означающих] никакого непосредственно касательства не имеют), однако, я не отдаю себе в этом отчёт. Зачастую, я даже замечаю, но игнорирую замеченные мною неудачи, «камуфлируя» их «объяснениями» («интерпретациями») посредством всё тех же знаков.
	6.2323	Однако, все эти «мистические» эффекты, не только абсолютный самообман, но и очевидное рабство, поскольку поверив знаку как означающему, я ему «вверился», т.е. стал играемым, рассчитывать же на его «благосклонность» и «сочувствие» мне никак не приходится. Но смоги я отказаться от этой веры, не поддайся я его «мистике», и он уже теряет всю свою власть надо мной.
	6.233	Я придаю знаку статус ему не принадлежащий, по сути дела, знак — это я сам, но я не знаю об этом, а знак, разумеется, не способен «распорядиться» моей «доверенностью».
	6.2331	Остаётся лишь удивляться тому, какой значительный «вес» имеет для меня знак: в нём чудится мне сосредоточие всего «мира» (может быть лишь потому, что для его толкования мне нужно пояснить всего себе, где я сам мню себя «микрокосмом»?), в нём я вижу самого себя, к знаку, к этой фиктивной инстанции, устремлены все мои помыслы. Как же не осознаю я всей его фиктивности и абсурдности своих «надежд», ибо то, что я могу наполнить [толкование, функциональный аспект] его чем угодно — свидетельствует о его «пустоте». Знак — это «одеяние голого короля», но ведь «королю» должно было быть «холодно», как не мог он заметить этого?! Такова «сила» знака, которая — суть моя «сила», но отныне мне не принадлежащая. Способный существовать без знака [моей лингвистической картины мира], я не способен представить [высказывание] себе, что я буду существовать без него. Мне кажется, что на знаке зиждется всё моё существование, и возможно, это величайшее из моих заблуждений, а также сильнейший из моих страхов.
	6.2332	Подобная «безразмерность» (возможность любого толкования и определение любого функционального аспекта) и «мистичность» знака создала лучшие условия для возникновения религии, т.е. «идеи» «Бога» (на последнюю распространяется всё сказанное выше относительно высказывания [компиляции означающих]). Несостоятельность религии очевидна, поскольку размещение «Бога» в моей лингвистической картине мира (благодаря означиванию) представляется, мягко говоря, кощунственным. Такой «Бог» занимает какую-то «периферийную епархию» в моей лингвистической картине мира, не будучи ни Миром [есть], ни даже хотя бы именем [бытиё]. Причём, отводится «Ему» роль «чиньщика», «латающего» своей «безразмерностью» несуразности моего [связь моей лингвистической картины мира с моей схемой меня] устройства. Однако, издержки подобного «вспомогательного инструмента», поддерживающего пресловутую и фиктивную устойчивость моей лингвистической картины мира, более, чем очевидны: «Бог заставляет меня говорить». Поскольку же ни «фигуры», ни «правила» этой игры определены быть не могут, то эта «речь» [высказывания] не о чём, способна лишь порождать противоречия. Говорящий — я играемый, и с этим ничего нельзя поделать, поскольку это «моя игра».
	6.2333	Но есть один Тот, кто заставляет меня молчать.

	6.3	Замкнутый в самом себе, я оказываюсь играемым, а следовательно: у меня самого нет выхода из собственной замкнутости, и если мне не помогут «снаружи», моё положение не изменится.
	6.31	Однако, понятно, что помощь «снаружи» представляется весьма сомнительной, поскольку, вследствие моей «внутренней» замкнутости, любой сигнал, равно как и знак (воспринятый мною как означающее), становится моим, ведь все вещи существуют для меня в отношении со мной.
	6.311	Однако, известно также и то, что акция сама по себе — не вещь, равно как и Мир; с другой стороны, вещь в отношении с другой вещью (об имени ничего сказать нельзя, ибо оно предполагается лишь гипотетически, так что в данном случае я имею в виду значение) — содержательна, а содержательность неконвертируема и потому определяет мою замкнутость.
	6.3111	Следовательно, для того, чтобы преодолеть собственную замкнутость, мне необходимо быть [есть] Миром, что, впрочем, не исключает возможности акций, однако, исключает отношения меня как вещи [значение] с другими вещами [значение].
	6.3112	Иными словами, выходом из содержательности был бы выход из контакта значений [конфигурации] моей схемы меня и значений [конфигурации] моей схемы мира. Это было бы возможно в том случае, если бы можно было нарушить правило комплиментарности значений моей схемы мира и моей схемы меня (в этом случае конфигурации моей схемы меня и моей схемы мира редуцируются, по крайней мере, их никак нельзя принять во внимание, поскольку их несостоятельность в такой ситуации весьма очевидна и не требует дополнительных разъяснений).
	6.3113	С другой стороны, никакое нарушение правил комплиментарности [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] невозможно, пока не устранены противоречия континуума существования, ибо «дурная жизнь» — это «жизнь прежним», а как можно нарушить нечто, что «предстоит», глядя при этом «назад»?
	6.312	Устранить противоречие континуума существования можно лишь через нейтрализацию производных суждений, для чего потребуется, с одной стороны, редуцировать высказывания [компиляции означающих], обеспечивающие данные производные суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], а с другой стороны, необходим опыт (причём, многократный), способствующий «угасанию» данных производных суждений [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
	6.3121	Однако же, как могу я сам редуцировать своё же высказывание [компиляция означающих], которое определяется моим же (пусть и производным) суждением [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]? Я, напротив, буду тенденциозно подбирать один ко одному свои форпосты веры, компилируя мои означающие [высказывание] так, чтобы не ослабить, но, наоборот, лишь усилить это суждение [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], ибо оно определяет мои высказывания [компиляции означающих], а я, со своей стороны, боюсь потерять, пусть и губительную для меня, определённость.
	6.3122	Кроме того, как я могу одновременно с редукцией данного высказывания [компиляцией означающих], получить ещё и опыт, способствующий «угасанию» производных суждений [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], если я сам [моя схема меня] — значение, которое находится в отношении [контакт] с комплиментарным ему значением моей схемы мира?
	6.3123	Но даже если бы и эта трудность была преодолена (через дискредитацию значения [моя схема мира], которое проявляется мною благодаря моему значению [моя схема меня] в этом производном суждении [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]), как быть в том случае, если моё значение [моя схема меня], которое ответственно за исходное суждение, никогда не имело «визирующих» высказываний [компиляция означающих], а потому даже если и осуществлялось мною [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], то, во-первых, означалось [высказывание] как-то иначе, или же, во-вторых, вообще не было ещё апробировано на опыте в силу того, что противоречащее ему производное суждение было апробировано на опыте [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], прежде исходящего суждения? Здесь я оказываюсь в ситуации: «пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что», разумеется, надеяться на собственную «сообразительность» в данном случае мне не приходится.
	6.313	Означающие (слова или другие знаки, их заменяющие) приходят ко мне извне, разумеется, я сам произвожу означивание. Однако, как я могу означить то, что не существует [мнимо-означающие], если мне не представят его другие (существа, способные воспринять знак, как означающее), сообразуясь с моими форпостами веры? Таким образом, именно другим (существам, способным воспринять знак, как означающее) я обязан противоречиями континуума своего существования.
	6.3131	Таким образом, высказывания другого (существа, способного воспринять знак, как означающее) способны влиять на меня [мою лингвистическую картину мира] (хотя понятно, что влияние это будет не прямым, но опосредованным совокупностью принятых мною условностей, т.е., по сути, моим собственным «произведением»). Однако, это влияние возможно лишь до тех пор, пока я не осознаю фиктивности знака и невозможности содержательной и предметно-содержательной коммуникации.
	6.3132	Если же я осознаю фиктивность знака и невозможность содержательной и предметно-содержательной коммуникации, то высказывания другого (существа, способного воспринять мои знаки как означающие) лишаются всякой возможности воздействия на меня [мою лингвистическую картину мира] (даже если и допустить, что она действительно была). При этом высказывания другого (существа, способного воспринять знак, как означающее), если принять, что ничего из того, что он скажет, не может быть мною «понято», оказываются для меня неопровержимым и шокирующим свидетельством его «инобытия», т.е. его замкнутости в самом себе, его полной «интактности» для меня. Так мне предстоит испытать пугающий миг «одиночества», причём, «одиночества» большего, нежели «одиночества» как такого (т.е. в смысле: «быть одному»), или же того «одиночества», которое я испытываю, «думая» [высказывания], что «меня не понимают». Однако, разве же не будет для меня этот опыт этого «одиночества» целительным: осознать степень своего заблуждения (относительно возможности выйти за пределы своей замкнутости), степень заблуждения другого, наше абсолютное «одиночество» в нас самих и наше столь же абсолютное «родство», открывающееся этой ошибкой? Здесь и «одиночество», как и всякое означающее в таком случае, вынуждено «ретироваться».
	6.3133	Таким образом, другой — этот «носитель речи» [высказываний], с одной стороны, выступает в роли моего «мучителя», поддерживая мою лингвистическую картину мира, пользуясь теми же словами (или другими знаками, их заменяющими), что и я, и провоцируя возникновение у меня высказываний, что повлекут за собой указанные выше противоречия. С другой стороны, он может (если бы он действительно знал мои исходящие суждения, а также необходимые средства воздействия на меня) способствовать разрешению моих противоречий, тогда как я сам, что следует из вышеизложенного, не могу найти из них выхода. И наконец, теперь, когда я осознал фиктивность знака и невозможность содержательной и предметно-содержательной коммуникации, происходит нечто, о чём говорилось выше: услышать его и понять, что он не понят мною — это испытать фрустрацию: он — Другой. Теперь он уже не значение моей схемы мира, ибо Он открывается мне в своей «неизвестности», Он оказывается тем, Кто существует вопреки отсутствию у меня адекватного Себе моего значения [моя схема меня], этот акт, таким образом, подрывает сами устои континуума моего существования, «бытиё открывает передо мной свою завесу».
	6.32	Мир является мне мною, а следовательно: я принадлежу Миру; однако, я замкнут в самом себе, а следовательно: я замкнут относительно Мира; таким образом: моя замкнутость преодолевается лишь в том случае, если я смогу быть [есть] Миром.
	6.321	Представим гипотетически: в каком отношении я бы оказался с самим собой (с человеком мне полностью идентичным и содержательно, и предметно-содержательно, и как угодно ещё, а главное, будучи мной, находящегося в точно таких же отношениях с другими вещами, что и я)? О чём бы я мог с ним говорить? Что бы я мог для него сделать? Что бы он мог сделать для меня?
	6.3211	Единственное, что я бы мог к нему испытывать — так это самый неподдельный интерес, схожий, может быть, разве что с удивлением, завороженностью, детским любопытством, причём, неослабевающим. То, что я не остался бы к нему равнодушен — это абсолютно точно, равно как и то, что он не смог бы меня ничем удивить. Это парадокс бессодержательного отношения: меня интересует скорее сам акт явления (т.е. бессодержательная акция), нежели то, что я бы мог проявить.
	6.3212	Это некий «исходящий» Мир, «исходящий» на моих глазах, причём, я в этом случае — точно также «исходящий» Мир на глазах Другого. Мы не означающие или значения, мы даже не имена, но Мир являющийся Самому Себе.
	6.3213	На самом деле, я сам (без всяких «копий») и есть этот «исходящий» Мир, поскольку я принадлежу Миру, однако, я замкнут в самом себе, и это «исхождение» Мира «из меня» абсолютно бессмысленно, можно сказать, что он «исходит» никуда «не приходя», «проливается».
	6.322	Себя я узнаю, узнавая неузнаваемость Другого.
	6.3221	То, что я играем, я узнаю благодаря тому, что Он, казавшийся мне известным, предстаёт мне неузнаваемым. Все мои заблуждения выходят на поверхность, обнаруживают свою абсурдность, когда я вижу Другого в Его недосягаемости.
	6.3222	Другим я не могу повелевать, Он — свидетельствующий моё бессилие. Только означив Его, превратив Его в другого (с маленькой буквы), в предмет, включив его в контекст, определив реестр его функций, могу я чувствовать себя всесильным, но нет ничего более комичного, чем такая власть, ибо я отказался тем самым от Того, на Кого эту власть хотел я распространить. И если знак — «бездонен» [толкование, компиляции], лишь Его одного [Другого] не могу я наполнить, Он — настоящий, Он — момент истины, сокрушающий все мои иллюзии. Перед Ним я бессилен, перед ним я распростёрт в своей ничтожности, ощущая всё величие Его неухватываемости мною.
	6.3223	Однако же, и Я стою перед ним так, Я для Него — то единственное, чем Он не может повелевать, что не может Он преодолеть, Я — момент Его истины. А потому власть Его и Моя власть — не от Нас, но Мира, а потому Моя воля — Его воля, а Его воля — Моя, а потому нет воли, гонка закончилась, а жизнь... жизнь только началась.
	6.323	Но вернёмся к моей гипотетической «копии»: чем отличается этот пример, от любой другой ситуации? Тем, что мы — я и моя «копия» — одинаковы по содержанию. Таким образом, чтобы быть [есть] Миром, Двое должны избавиться от содержательности, обрести способность бессодержательного мышления. Это единственный известный мне способ нарушить правило комплиментарности значений моей схемы мира и моей схемы меня [контакт], нарушить его с тем, чтобы преодолеть замкнутость каждого из нас в отдельности и обрести Контакт, где Мир [Я] сообщается с Миром [Другим], являясь Себе Самому.
	6.3231	От предметной содержательности вполне может освободить педантичная дискредитация моей лингвистической картины мира, для того же, чтобы избавиться от содержательности — достаточно мыслить бессодержательно. Однако само по себе такое «вызволение» ровным счётом ничего не стоит, смысл всей этой процедуры лишь в грядущей встрече, где я готов буду встретить Другого, прошедшего тот же путь.
	6.3232	Мы ищем смысл в содержательности, это также нелепо, как искать Солнце, увидев его отражение в водоёме. Я сам — «источник», то «зияние» Мира, которое и есть то, что есть. Другой — так же. Вдвоём мы можем стать Миром, но ни один из нас в отдельности. Смыл этого, разумеется, не может быть истолкован, а знает о нём лишь тот, кто способен мыслить несодержательно и знает Другого.
	6.3233	Так Мы — Я и Другой — становимся Миром, обретая его целостность, которая — суть наша целостность: Моя и Его.
	6.30	Мне же ничего более не остаётся, как показать возможность бессодержательного мышления.
	6.33	Я критиковал выше предметное познание (думаю, заслуженно), однако, оно создаёт важный прецедент, от которого не следует отмахиваться: оно демонстрирует возможность мышления, не ограниченного содержательностью континуума существования.
	6.331	Ни одно из вышеуказанных положений не исключает возможности бессодержательного мышления.
	6.3311	Возможность ошибочного высказывания свидетельствует о том, что предметное познание не ограничено содержательностью континуума существования. Подобная ошибка продиктована неправомерным смешением предмета [означающего] и существующего [значения], если же это смешение устранить, то мы получаем возможность бессодержательного мышления.
	6.3312	Поскольку предмет — суть абсолютная абстракция, то его содержательность зависит от того, чем он будет наполнен толкованием, местом в иерархической сети моей лингвистической картины мира. Однако, если не допустить его толкования, а также не определять его место в иерархической сети моей лингвистической картины мира (или же определить его везде в ней), то мы получаем возможность бессодержательного мышления.
	6.3313	Поскольку оперирование предметом ограничено установленными условностями, соответственно, даже не толкуясь и не занимая место в иерархической сети моей лингвистической картины мира, он оказывается негативно определён, что делает его содержательным. Однако, если определить все условности и предусмотреть возможность их редукции, мы также получаем возможность бессодержательного мышления.
	6.332	Для обеспечения возможности бессодержательного мышления необходимо осуществить ряд процедур.
	6.3321	Возможность бессодержательного мышления обеспечивается редукцией составляющих способа существования [времени, пространства, модальности и интенсивности]. Поскольку ясно, что существующее содержательно, то редукция составляющих способа существования освобождает от содержательности.
	6.3322	Если редуцированы составляющие способа существования, то очевидно, что точка обзора оказывается бессодержательной. Поскольку точка обзора бессодержательна, то она не ограничена собственной содержательностью.
	6.3323	Если я выполняю функцию точки обзора, тогда: во-первых, я не ограничен собственным содержанием [значения], во-вторых, поскольку правила определены мною, то я не могут быть ими играем, в этом случае, я действительно оказываюсь вполне «сторонним» наблюдателем.
	6.333	Бессодержательное познание [игра] должно использовать в качестве инструмента «фигуры», универсальные для означивания любого содержания, а также «правила», не стеснённые никакой содержательностью.
	6.3331	Если «фигуры» моей игры универсальны для любого содержания, то игра, которую я произвожу с содержательностью только по внешним признакам такова, по сути же она — бессодержательна.
	6.3332	Если «правила» моей игры не стеснены никаким содержанием, то я могу оперировать [акции] содержанием, не опасаясь терний условностей, которые ожидают любую мою игру, не будь мои «фигуры» универсальными для любого содержания, а «правила» — не стеснёнными содержанием.
	6.3333	Как и всякое мышление (или познание) — бессодержательное так же не может быть «предметом» изучения (содержательного) и научения (содержательного), однако, это не мешает мне его свидетельствовать, что, я надеюсь, мне удалось сделать в настоящей работе. Не думаю, что желающий, пройдя со мной этим путём, не сможет пройти подобным — бессодержательным — путём сам.

7.

Игра продолжается лишь до тех пор, пока продолжают играть обе стороны.

На главную Содержание