На главную Далее
Содержание
5. Меня нет.
5.1 Меня нет, но я существую, ибо я — вещь.
5.11 Я существую вещью [значение], проявляя себя на фоне других вещей, что возможно благодаря рефлексии.
5.111 Мои значения образуют мою схему меня.
5.1111 Мир является мне мною, и я бытийствую как вещь [имя].
(Данное утверждение необходимо считать гипотетическим.)
5.1112 Я проявляю себя [фигура] на фоне других вещей, т.е. существую как вещь [значение].
5.1113 Мои значения находятся в отношении [контакт] со значениями моей схемы мира.
5.112 Моя схема мира образована значениями [вещами], которые я проявил из тех, которыми Мир является мне.
5.1121 Я проявляю вещи [значения] моей схемы мира, комплиментарно значениям [вещи] моей схемы меня.
5.1122 Отношение значений [вещи] моей схемы меня образуют конфигурацию (ограниченные своей содержательностью) [структура], а я [рефлексирующий] организую мою схему мира конгруэнтно моей схеме меня.
5.1123 Таким образом, я проявляю только те вещи [значения] моей схемы мира, которые комплиментарны моим значениям [моя схема меня].
5.113 Отношение между моей схемой меня и моей схемой мира — суть контакт.
5.1131 Моя схема мира и моя схема меня конгруэнтны друг другу, благодаря комплиментарности их значений, а изменения в одной из схем с неизбежностью влечёт за собой изменение в другой.
5.1132 Эта «динамика» обеспечивается обязательной комплиментарностью значений [вещей] моей схемы мира и моей схемы меня, т.е. конгруэнтностью структур этих схем.
5.1133 Указанная «динамика» — суть отношение между моей схемой меня и моей схемой мира, т.е. контакт между ними.
5.12 Будучи означенным, я [означаемое] наличествую в контексте означающих [моя лингвистическая картина мира], который кажется мне «миром».
5.121 Значение может быть означено с помощью слова (или другого знака, его заменяющего), которое представляет означаемое.
5.1211 Для означивания я использую слова (или другие знаки, их заменяющие), устанавли-вая связи между означаемым и означающим.
Контекст означающих — суть моя лингвистическая картина мира.
5.1212 Однако, связь означаемого и означающего — условна, впрочем, я, не имея никаких реальных способов воздействия на вещи, могу компилировать означающие (слова или другие знаки, их заменяющие), ошибочно полагая, что таким образом я оперирую вещами.
Если что и можно было бы считать инструментом моей операции над вещами — так это контакты между моей схемой мира и моей схемой меня, однако, контакты — суть отношения, но не связи.
5.1213 Означивание превращает вещь в предмет, однако, последний — умозрителен и суть абстракция, однако, я наличествую именно в «мире» предметов, что ведёт меня к утрате собственного существования.
5.122 Означающее означивает значение, однако, может ли оно означивать контакт (отношение моей схемы меня и моей схемы мира)?
5.1221 Я означиваю значение меня [моя схема меня], я также означиваю значение вещей моей схемы мира, однако, контакт между ними [отношение моей схемы меня и моей схемы мира] остаётся неозначенным.
5.1222 Более того, он оказался бы и вовсе незамеченным, если бы я не использовал бессодержательный подход, поскольку он [контакт] не является вещью, но акцией, а потому не может быть означен, если же он не может быть означен, то он не находился бы в моей лингвистической картине мира, где я замкнут.
5.1223 Впрочем, надо признать, что бессодержательный подход позволил мне проявить контакт как вещь [значение], а потому и означить его [контакт] как «контакт».
5.123 Контакт — суть отношение моей схемы мира и моей схемы меня как целых, который определяет всякую мою активность, и который я буду впредь обозначать «суждением».
5.1231 Если понятно, что времени (равно как пространства и качества) нет, а Мир является мне не целостным, но целым, то, следовательно: моя схема мира [значение] и моя схема меня [значение] — суть целые.
5.1232 Поскольку целые могут быть сколь угодно сложными по «генезу», по факту — они единичны и неизменны, то следовательно: моя схема мира [значение] и моя схема меня [значение] — единичны и неизменны.
(Этим «генезом» можно считать существование, которое благодаря способу существования (время, пространство, модальность и интенсивность) образуют целокупности, которых нет.)
5.1233 Поскольку же, моя схема мира и моя схема меня находятся в реципрокных отношениях, где происходит перманентная трансформация конфигураций [структур] (постоянное явление мне Миром новых вещей), а целое — единично и неизменно, следовательно: контакт [отношение моей схемы меня и моей схемы мира] — это то фактическое отношение фигуры и фона, которое определяет меня, т.е. всякую мою активность.
5.13 Таким образом, мой «мир» — это контакт между моей схемой мира и моей схемой меня, где я существую, и моя лингвистическая картина, где я наличествую.
5.131 Означающие образуют контекстуальные компиляции в моей лингвистической картине мира, которые — «высказывания».
5.1311 Поскольку всякое означаемое определяется другими означающими [толкование] и только так, то понятно, что никакого непосредственного взаимодействия между вещами [значениями] и представляющими их словами (или другими знаками, их заменяющими) нет.
Только то, что я не имею критериев, позволяющих отличить вещь [имя] от её значения, а значение [означаемое] от его означающего, создаёт иллюзию, что существует какое-то взаимопроникновение между этими [бытиё, континуум существования, контекст означающих] замкнутыми в самих себе системах.
5.1312 Поскольку всякое высказывание — суть компиляция означающих, то понятно, что оно [высказывание] фактически не представляет отношений между вещами [значениями], но компиляция означающих моей лингвистической картины мира и только.
По моим высказываниям скорее можно определить мои «правила» компиляции моих означающих в моём контексте, но ими никак нельзя свидетельствовать ни существование (с которым означающие связаны условными связями), ни, тем более о бытии или Мире.
5.1313 Следовательно: означающие не имеют никакого непосредственного влияния на существование.
5.132 Складывается впечатление, что я действую в соответствии со своими высказываниями, однако:
5.1321 То, что мои высказывания, как кажется, соответствуют моим действиям не свидетельствует о том, что они [высказывания] идентичны моими действиям, поскольку мои действия [контакты] принадлежат континууму существования, тогда как высказывания [компиляции означающих] — только наличествуют.
Не мои действия как таковые соответствуют моим высказываниям, но, означенные, мои действия соответствуют моим высказываниям, впрочем, в этом случае уже нельзя говорить о соответствии, ибо они [высказывания] — суть эти означающие, означающие это действие.
5.1322 То, что мои высказывания сопровождают какие-то мои действия не свидетельствует о том, что они [высказывания] — причина этих действий (допустить обратное, значит полагать, что контекст означающих не замкнут в себе самом, что нелепо), но они [высказывания] — лишь сопровождение.
5.1323 То, что мои высказывания объясняют те или иные мои действия не свидетельствует о том, что мои действия соответствуют моему высказыванию, поскольку действия [существование] и высказывание [контекст означающих] не ограничивают друг друга, ибо замкнуты сами в себе.
Отсюда также понятно, что любое моё действие может получить любое объяснение [высказывание], а критериев, позволяющих признать какую-то интерпретацию [высказывание] соответствующей или несоответствующей моему действию нет, за исключением разве условности, которая — суть условность и не более того.
5.133 Отношение фигуры и фона, которое определяет меня (т.е. всякую мою активность) — суть контакт между моей схемой мира и моей схемой меня, который — суждение.
5.1331 Из сказанного выше следует, что суждение и высказывание — не одно и тоже.
При этом моё суждение, действительно, определяет всякое моё действие [континуум существования], поскольку оно и есть это действие, т.е. контакт между моей схемой мира и моей схемой меня.
Ничего подобного о высказывании сказать нельзя, поскольку последнее принадлежит моей лингвистической картине мира.
5.1332 Если понятно, что моё высказывание не определяет и даже не соответствует моему действию [континуум существования], то понятно также и то, что высказывание само по себе — также моё действие, т.е. как вещь [значение] высказывание принадлежит континууму существования.
5.1333 Отсюда ясно, что суждение [континуум существования] воздействует на высказывание [моя лингвистическая картина мира], но «обратного действия» эта акция не имеет.
Впрочем, это не свидетельствует о том, что воздействие суждения на высказывание порождает феномен соответствия между первым и вторым, отнюдь.
То, каким будет высказывание зависит не от моего суждения [контакта моей схемы меня и моей схемы мира] самого по себе [условность связки «означаемое-означающее»], но от того, какие изменения это суждение вызовет в моей лингвистической картине в целом.
Так или иначе, но всякое высказывание определяется условностями моей лингвистической картины мира [толкованием], а не непосредственно континуумом существующего.
5.2 Моё существование как вещи определяется мои отношением с другими вещами [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
5.21 Поскольку слово (или другой знак, его заменяющий) было явлено мне Миром как вещь, оно [слово или другой знак, его заменяющий] бытийствовало как имя и существовало как значение в отношении со мной [вещью [именем], значением].
5.211 Таким образом, слово (или другой знак, его заменяющий) принадлежало моей схеме мира, будучи вещью [значением].
5.2111 Поскольку, слово (или другой знак, его заменяющий), будучи вещью, принадлежало моей схеме мира, следовательно: я [значение] был с ним в отношении.
5.2112 Отсюда: я не могу не верить слову (или другому знаку, его заменяющему) [вещи], поскольку в моей схеме меня существует значение, комплиментарное проявленному мною слову [вещь, значение].
5.2113 Однако, как существующему, я верю слову (или другому знаку, его заменяющему) [вещи], но не означающему.
5.212 Таким образом, я могу не верить означающему как таковому, но у меня нет никакой возможности сомневаться в моём суждении.
5.2121 Поскольку, слово (или другой знак, его заменяющий) стало исполнять роль означающего, посредством связей, мною установленных, между означаемым и означающим, оно перестало являться мне Миром вещью, но стало наличествовать в моей схеме мира на правах представителя другой вещи [означаемого].
5.2122 Итак, я верю слову (или другому знаку, его заменяющему) как вещи, поскольку нахожусь с ним [вещью] в отношении [контакт моей схемы меня и моей схемы мира], я также верю суждению, которое это слово (или другой знак, его заменяющий) [означающее] означивает.
Отсюда: я не могу заметить условности в связи, мною устанавливаемой, между означающим и означаемым, если не рассматриваю эту связь как условность, т.е. не рассматриваю означающее как означающее [представительство].
5.2123 Однако, в ряде случаев моя лингвистическая картина мира не позволяет мне усмотреть условность связки «означающее-означаемое» так, чтобы это сомнение не противоречило значению вещи для меня [суждение].
(Например, я могу сомневаться в означающем «Бог», поскольку единственным значением [моя схема мира], которое я свидетельствую собственным [комплиментарным] значением [моя схема меня], является моё религиозное чувство [существующее], которое и следует так означивать: «религиозное чувство», но не «Бог».
Однако, как я могу сомневаться в означающем «тяжёло», если мне действительно тяжело [значение моей схемы меня]? Я могу допустить, что данное значение моей схемы меня может быть означено как-то по-другому, но это значение существует, а следовательно, может быть означено.)
Иными словами: в одних случаях, когда я не нахожу значения [суждения], соответствующего, как мне кажется, моему означающему, я, рассматривая связь между означающим и означаемым как условность, могу усмотреть эту условность; однако, в других случаях, у меня нет никаких оснований рассматривать эту связь как условность (кроме теоретических, т.е. умозрительных), т.е. даже сомневаясь в том (отрицая то), что «тяжёлое» тяжело я не могу поверить тому, что это не так, поскольку моё суждение [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] свидетельствует об обратном.
5.213 Таким образом, посредством кажущегося соответствия некоторых моих суждений [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] некоторым мои высказываниям [компиляция означающих], хотя и могут быть теоретически подвергнуты сомнению, фактически для меня они [означаемые] несомненны, поскольку, как мне кажется, соответствуют моим суждениям [означаемым].
5.2130 Такие означающие [высказывания], в которых я не могу сомневаться иначе, как только теоретически, я буду впредь обозначать «форпостами веры».
5.2131 Все случаи, когда мои означающие [высказывания], как мне кажется, соответствуют моим суждениям [существующее] — это результат работы моего способа существования.
Иначе: все случаи моей веры моему высказыванию [форпосты веры], по сути — вера суждению [существующему], которое [суждение] (будучи сколь угодно сложным по «генезу») может быть редуцировано до моего способа существования, опровергнуть который, я как существующий никак не могу, не уничтожив при этом самого себя [существующего].
5.2132 Впрочем, вывод о подобном соответствии означающего [высказывания] означаемому [суждение] может быть и результатом ошибки, когда я означиваю означаемое неверно (см. вышеприведённый пример с «Богом» и «религиозным чувством»).
Однако, эта ошибка может быть прояснена и удалена, посредством определения принадлежности означаемого [суждения].
Поскольку же, «помнится», «видно», «слышно», «больно» и т.п. — должно быть кому-то, то верным следует считать только то означение [высказывание], где точно определена точка обзора, т.е. тот, кому принадлежит суждение, развёрнутое в способе его существования.
(Подобную ошибку следует считать: «ошибкой в точке обзора».)
При этом лучшее, что можно было бы сказать, так это: «Мне кажется, что я ощущаю то-то и то-то», однако, я могу обмануть и я могу обмануться.
Причём, это «то-то и то-то» не должно быть ничем иным, кроме характеристик моего способа существования (т.е. качества и интенсивности), а в примере с «религиозным чувством» допущена ошибка, поскольку чувство означено здесь как «религиозное», тогда как правильно было бы сказать, что это чувство («такое-то и такое-то» [способ существования]) возникает у меня [способ существования] в обстоятельствах [способ существования], так или иначе связанных с тем, что в моей лингвистической картине мира означается [толкуется] как религиозные атрибуты [контекстуальный анклав].
(Подобную ошибку следует считать: «контекстуальным допущением».)
5.2133 Высказывания, ставшие для меня форпостами веры, «опираясь» на «существенность» моих суждений [контакт моей схемы меня и моей схемы мира], кажутся мне соответствующими последним.
Однако, если мы будем последовательны и вспомним, что всякое означающее [высказывание] не находится в отношении и не наличествует само по себе, но толкуется в соответствии с требованиями контекста, тогда нам станет понятно, что соответствие между моим означающим [высказыванием] и моим означаемым [суждением] — сомнительно.
И это не говоря уже о том, что моя вера моему суждению, развёрнутому в способе моего существования (поскольку это мой способ существования), не выдерживает никакой критики на предмет конвертируемой достоверности, тем более, говорить здесь о какой-либо «истине» никак не приходится.
В лучшем случае можно заявить, что моё суждение существует, я могу его высказать, но при этом моё высказывание, по понятным основаниям, не может считаться достоверным, но может только соответствовать или не соответствовать моему суждению, однако, это соответствие — суть моя кажемость.
5.22 Меня организуют мои суждения.
5.221 Таким образом, меня организуют отнюдь не мои высказывания [моя лингвистическая картина мира], как можно было бы подумать, но мои суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
5.2210 Можно сказать, что мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] — это то, что я «знаю», а мои высказывания [компиляции означающих] — это то, что я «понимаю».
5.2211 Мои высказывания [компиляция означающих] могут соответствовать, сопровождать или объяснять (интерпретировать) мои суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] (которые определяют всю мою активность), однако, с одной стороны, эти роли высказывания по отношению к суждению условны, с другой стороны, они не определяют моего действия (являясь, правда, моими действиями), и наконец, они вводят меня в заблуждение посредством возможных ошибок [«ошибка в точке обзора» и «контекстуальное допущение»], наличие же ошибок требует их постоянного разрешения, что занимает мою активность (создание новых означающих, компиляция означающих с целью восстановления нарушенного баланса в моей лингвистической картине мира и т.п.).
5.2212 С другой стороны, я [существующий] полностью определяюсь своими суждениями [континуум существующего], учитывая же то, что мои высказывания [моя лингвистическая картина мира] фактически не соответствуют моим суждениям [контакт моей схемы меня и моей схемы мира], а кроме того, в подавляющем большинстве случаев откровенно ошибочны [«ошибка в точке обзора» и «контекстуальное допущение»], то понятно, что мои высказывания могут и, как правило, противоречат моим суждениям.
(Данное противоречие следует считать: «контекстуальным противоречием».)
Впрочем, контекстуальные противоречия не всегда существенны (в том смысле, что они могут не сказываться (или не сильно сказываться) на прагматической функции высказывания), и могут быть разрешены указанными выше способами.
5.2213 Контекстуальные противоречия, действительно, могут создать впечатление, что моя активность детерминирована не только моими суждениями, но и моими высказываниями, поскольку, она [моя активность], зачастую, словно бы «стопорится» перед «лицом» контекстуальных противоречий.
Однако, это впечатление ошибочно, поскольку, возникшая «остановка» продиктована отнюдь не тем, что высказывания «поставили меня в тупик», но тем, что я вынужден разрешать ошибки [контекстуальное противоречие] мною же созданные, вследствие чего, моя активность [суждения] не «стопорится», но уходит на совершенно бессмысленное мероприятие по разрешению данных противоречий.
Упорядочивание [компиляция означающих], которое мне приходится производить в моей лингвистической картине мира под напором, противоречащих моим высказываниям и определяющих меня, суждений [континуум существующего], не только бессмысленно, но и крайне расточительно.
5.222 Таким образом, меня организуют мои суждения, однако, я не совершаю действий [суждений], которые бы не были бы согласованы мною с требованиями моей лингвистической картины мира, поскольку я сам означен.
5.2220 Если я не сопровождаю своё действие [суждение], соответствующим ему, как мне кажется, высказыванием [компиляция означающих], это не свидетельствует о том, что такое высказывание не может быть сделано.
Можно сказать, что действуя [суждение] я всегда высказываюсь, хотя, по всей видимости, в большинстве случаев «по умолчанию».
5.2221 Иными словами, всякое моё действие [суждение] должно иметь своего рода «визу» моей лингвистической картины мира [высказывание], без которой я не могу действовать [суждение].
Можно сказать, что хотя моё высказывание и не оказывает непосредственного влияния на моё суждение [континуум существования], однако, подобно трафарету оно накладывается на континуум существования, позволяя одному действию реализовываться (тому, что согласуется с высказыванием [компиляция означающих моей лингвистической картины мира], и блокируя другое моё действие, которое не может согласоваться с наличествующими компиляциями означающих [моей лингвистической картиной мира].
Таким образом, высказывание оказывает своё влияние на континуум существующего не непосредственно, а опосредованно.
5.2222 Такая роль высказывания [моя лингвистическая картина мира] на деле оказывается очень серьёзной, поскольку моё высказывание, сформированное [компиляция означающих] в моей лингвистической картине мира, может действительно, т.е. «по направленности» противоречить суждению [континууму существования].
(Данное противоречие следует считать: «содержательным противоречием».)
Если контекстуальное противоречие может быть разрешено при условии уничтожения ошибок, то в случае содержательного противоречия даже разрешение возможных ошибок не меняет существа дела, поскольку высказывание требует действия, обратного суждению [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
Данное содержательное противоречие может быть разрешено мною только путём изменения моего высказывания [компиляции означающих], поскольку же всякое высказывание определяется толкованием, т.е. всей моей лингвистической картиной мира в целом, то изменение высказывания возможно лишь через системную перестройку контекста означающих, что вряд ли возможно без существенных изменений конфигураций моей схемы мира и, соответственно, моей схемы меня.
5.2223 С другой стороны, очевидно, что целый ряд моих суждений [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], оказывается «неучтённым» моей лингвистической картиной мира.
Иными словами: по всей видимости, у меня есть множество суждений [континуум содержательности], которые не имеют должных представительств в моей лингвистической картине мира, а потому, следует предполагать, что они и не реализуются [континуум содержательности], поскольку не имеют должного «сопровождения» [высказывания], согласованного с моей лингвистической картиной мира.
5.223 Таким образом, высказывания [компиляции означающих] организуют мои действия [суждения], но опосредованно, при этом, однако, их роль может быть весьма существенной.
5.2231 Поскольку высказывание [компиляция означающих] может блокировать одни суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], и напротив, обеспечивать возможность других [суждений], то понятно, что влияние высказывания чрезвычайно велико.
По сути дела, моя лингвистическая картина мира ведёт свою «политику», основываясь при её формировании лишь на собственных условностях, в полной мере и по собственному «усмотрению» используя предоставленный ей «ресурс» [суждения].
5.2232 Подобная избирательность моей лингвистической картины мира позволяет актуализировать совокупность одних суждений [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], блокируя (зачастую «автоматически», благодаря тем контекстуальным условностям [контекстуальным анклавам], которые определяют мою лингвистическую картину мира) совокупность других суждений [контакты моей схемы меня и моей схемы мира], создавая таким образом группы «синергистов» и «антагонистов» в континууме существования, что может приводить к мнимым противоречиям уже внутри самого континуума существования.
(Данное противоречие следует считать: «мнимым противоречием континуума существования».)
Для разрешения мнимого противоречия континуума существования необходимо как системная перестройка в лингвистической картине мира [компиляции означающих], так и континуума существования [суждений].
Причём, надо понимать, что суждения [континуум существования] воздействуют на высказывания [компиляция означающих], а следовательно: те суждения, которые были названы «антагонистами», также имеют свой «голос» (т.е. так или иначе соответствующие им высказывания) в моей лингвистической картине мира.
Таким образом, эти противоречивые высказывания, «озвучивающие» альтернативные группы суждений, сформированные опосредованным влиянием моей лингвистической картины мира, являются оппозиционными «дискурсами», которые «сталкиваются» в моей лингвистической картине мира, а я сам, по сути дела, оказываюсь «полем» их «битвы».
5.2233 Поскольку же моя активность [контакты моей схемы меня и моей схемы мира] определяется суждениями, то очевидно, что подобные противоречия континуума существования могут приводить к самым неприятным последствиям.
Однако, этот же механизм (при условии значительных изменений конфигурации моей схемы мира и, соответственно, комплиментарных изменений конфигурации моей схемы меня) может привести и к благоприятным последствиям через системную перестройку моей лингвистической картины мира.
(Под «последствиям» здесь понимается практический аспект. По всей видимости, самым неудачным исходом мнимого противоречия континуума существования, следует считать суицид. Поскольку указанная борьба дискурсов разворачивается в моей лингвистической картине мира, то очевидно, что самым простым, самым нелепым и, безусловно, самым абсурдным решением, которое предлагает моя лингвистическая картина мира [высказывания], оказывается означающее «смерть», которая толкуется [компиляция означающих] как «прекращение страданий» и т.п..)
5.23 Означенный, я детерминирован требованиями моей лингвистической картины мира [компиляциями означающих], где я наличествую.
5.231 Однако, мои высказывания [компиляции означающих] не оказывали бы существенного влияния на мои суждения [континуум существования], если бы не форпосты веры.
5.2311 Поскольку я не могу усомниться в достоверности моего означающего (или высказывания [компиляции означающих]), где это означающее (означающие) [слово (слова) или другой знак (другие знаки), его (их) заменяющие] представляет (представляют) суждение (суждения) [контакт (контакты) моей схемы мира и моей схемы меня], соответствуя составляющим моего способа существования, я верю данным означающим (или высказываниям [компиляция означающих]).
С другой стороны, очевидно, что форпосты веры позволяют (по средствам компиляций и толкования высказываний моей лингвистической картины мира) перейти от одного означающего к другому, т.е. скомпилировать означающие [высказывания] таким образом, что любое высказывание или означивание будет возможным.
5.2312 Таким образом, данные означающие или высказывания [компиляция означающих], ставшие для меня форпостами веры (которые можно назвать «исходными»), используются в моей лингвистической картине мира для толкования других означающих и высказываний, оторванных от способа моего существования, что повышает степень моего к ним неоправданного доверия.
Кроме того, эти исходящие высказывания, разумеется, принимают участие [компиляции, толкование] в формировании означающих (обретение словом или другим знаком, его заменяющим [вещью], статуса означаемого, т.е. размещение его в моей лингвистической картине мира) и высказываний [компиляция означающих], означивающих суждения [континуум существования], без явного указания на составляющие способа существования [время, пространство, модальность и интенсивность].
Таким образом, нет критериев, позволяющих судить о том, имеет такое (будем называть его «производным высказыванием») означающее [высказывание] означаемое [суждение] или нет.
Однако, участие в компиляциях или толковании производных высказываний высказываний исходящих вызывает у меня неоправданное доверие к первым.
5.2313 С другой стороны, если я верю своим высказываниям [компиляциям означающих], даже не имея на то существенных оснований, то очевидно, что я, будучи означенным, в ряде случаев, по крайней мере, предприниму попытки действовать в соответствии с данными высказываниями, если же эти действия станут опытом [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] (пусть даже он будет совершенно иным по значению, но означенным так, как этого требует моё высказывание), то можно быть уверенным, что данный контакт моей схемы мира и моей схемы меня станет тем суждением (данное суждение, производное от производного высказывания и опыта, следует называть «производным суждением»), которое будет впредь представляться моей лингвистической картиной мира, как данное, послужившее основанием к этому опыту, высказывание.
Впрочем, этого может и не произойти, однако, только в том случае, когда мои суждения, образованные через опытную отработку высказываний, не противоречат категорически тем суждениям [контактам моей схеме мира и моей схеме меня], которые расположены в континууме моего существования исходно (данные суждения следует называть «исходными суждениями»).
Однако, производные суждения могут и категорически противоречить исходным суждениям, а потому указанное противоречие может быть самым серьёзным по своим последствиям (к каковым я бы скорее относил не «смерть», но «дурную жизнь»).
(Данное противоречие следует считать: «противоречием континуума существования».)
Разрешить подобное противоречие крайне затруднительно и это возможно только опытным путём, т.е. неоднократными контактами моей схемы мира и моей схемы меня, не говоря уже о тех «коренных» изменениях, которые необходимы моей лингвистической картине мира [контекст означающих].
5.232 Поскольку же суждение [континуум существующего] определяет моё существование, т.е. всякую мою активность, то очевидно, что ничем, кроме условностей, не «лимитированные» переходы от одного форпоста веры к другому, позволяют суждению сформировать такое высказывание в моей лингвистической картине мира, которое обеспечит его «сопровождение».
5.2321 Необходимо учитывать, что никакой «свободы воли» в моей лингвистической картине мира нет и быть не может, ибо даже я наличествую в ней означенным [означающее], т.е. как предмет, т.е. как несуществующее.
5.2322 Тогда как все акции в ней происходящие, все компиляции означающих, которые имеют в ней место — результат суждений [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], и эти суждения [континуум существования] определяют всякую мою активность, в том числе и все без исключения акции в моей лингвистической картине мира.
5.2323 Таким образом, высказывание [компиляция означающих] будет тенденциозно подобрано в моей лингвистической картине мира под любое суждение, определяющее моё существование.
Форпосты веры [исходящие высказывания] служат здесь своего рода «прикрытием», позволяющим сформировать любое высказывание [производное высказывание], необходимое для обеспечения моего суждения.
Причём, всё это будет происходить «автоматически», вызывая ощущение «логичности», «последовательности» и «истинности» производных высказываний.
5.233 Отсюда очевидно, что моя лингвистическая картина мира лишь формально может считаться сферой моего «мышления», поскольку, хоть способ моего мышления и определяется контекстом, его содержание — суть игра комплиментарных значений моей схемы мира и моей схемы меня [суждений].
5.2331 Иными словами, то, к каким «выводам» [высказываниям] в моей лингвистической картине мира я приду, зависит не от того, «как я думаю», но от того, какие суждения «победят» в континууме моего существования.
5.2332 Контекстуальные анклавы моей лингвистической картины мира [компиляции означающих], разумеется, оказывают определённое опосредованное влияние на мои суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] (однако, если они не будут апробированы на опыте [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], что приведёт к формированию неких суждений [континуум существования]), то следовало бы говорить, что данные высказывания определяют скорее некую «стилистику», нежели собственно содержание моих суждений [континуум существования].
5.2333 При этом очевидно, что означенный, я, с одной стороны, фактически оказываюсь заложником моих суждений, не имея возможности влиять на них [суждения] непосредственно, а с другой стороны, я оказываюсь играем «играми языка», которые определяются правилами толкования и компиляции означающих в моей лингвистической картине мира.
5.3 Моё наличие как означающего в моей лингвистической картине мира определяется правилами толкования и компиляции означающих [высказываний].
5.31 Знак [означающее] призван создать определённость в изменчивом континууме существования.
5.311 Означающее имеет место в моей лингвистической картине мира и определяется [толкование] этим местом [компиляциями означающих].
5.3111 Место означающего в моей лингвистической картине мира определяется уже наличествующими здесь компиляциями означающих.
Иначе: означающее занимает только то место в моей лингвистической картине мира, которое предполагает уже наличествующая в ней компиляция означающих.
5.3112 При этом наличествующие в моей лингвистической картине мира компиляции означающих занимают свои места в соответствии с конгруэнтными конфигурациями моей схемы мира и моей схемы меня, т.е. в соответствии с суждениями [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
Поскольку же суждения [континуум существующего] развёрнуты в способе моего существования и по сути дела соответствуют составляющим моего способа существования [время, пространство, модальность и интенсивность], то можно говорить, что определяющим является мой опыт [суждения].
5.3113 Однако, этот мой опыт [суждения] был преобразован компиляциями означающих [высказываниями] во время своего означивания и помещения его представительств [означающих] в мою лингвистическую картину мира [компиляции означающих], что возможно за счёт форпостов веры.
Иными словами, мои суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], означаются в соответствии с уже наличествующими в моей лингвистической картине мира компиляциями означающих [высказываниями] и помещаются в неё, соответственно этим компиляциям означающих [высказываниям].
Т.е. представительства моих суждений [контактов моей схемы мира и моей схемы меня] размещаются (а, соответственно, и толкуются) в моей лингвистической картине мира не по своему «удельному весу», а в соответствии с теми иерархиями компиляций означающих, которые уже были «выстроены» [скомпилированы] в моей лингвистической картине мира, разумеется, с опорой на мои форпосты веры.
5.312 С другой стороны, очевидно, что значительная развётвлённость, которую имеет иерархическая сеть (не ограниченная ничем, кроме условностей) моей лингвистической картины мира, позволяет мне сделать практически любое высказывание.
5.3121 Поскольку нет определённых критериев, позволяющих определить реальную значимость для меня того или иного суждения [континуум существования], ибо определяет эту значимость (т.е. значимость этих означающих, представляющих значения) иерархическая сеть моей лингвистической картины мира [толкование], то понятно, что она [моя лингвистическая картина мира] допускает любые высказывания, согласующиеся с наличествующими в ней компиляциями означающих.
Поскольку же правила построения иерархической сети моей лингвистической картины мира определяются ею же, а форпосты веры (т.е. высказывания, которым я доверяю, как суждениям) не располагаются в континууме существующего, но наличествуют в (ничем, кроме условностей, не ограниченной) моей лингвистической картине мира, то понятно, что они [форпосты веры], могут «тасоваться» мною практически как угодно, что делает возможным практически любое высказывание.
5.3122 Причём, с учётом неизбежного искажения моего суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] при его означивании и введении этого означающего, представляющего данное суждение, в контекст, может происходить образование «недостающих» мнимо-означающих, призванных «обустроить» представительство данного суждения [означающего] в наличествующей иерархической сети [компиляции означающих] моей лингвистической картины мира, что делает возможным практически любое моё высказывание.
При этом, возникшие по необходимости, мнимо-означающие [производные высказывания] будут казаться вполне «обоснованными», поскольку, они сделали возможным введение в мою лингвистическую картину мира представительства моего суждения [континуум существования].
Хотя нельзя не признать, что подобная «обоснованность» «необходимостью» представляется весьма и весьма сомнительной, если не сказать, грубейшим допущением.
5.3123 Кроме того, нельзя не заметить существенной разницы в том случае, когда я подыскиваю означающее [высказывание] к означаемому [суждению] ([исходное высказывание]), и когда я пытаюсь найти какое-либо означаемое [суждение] к наличествующему уже в моей лингвистической картине мира означающему [высказыванию] ([производное высказывание]), зачастую, мнимо-означающему, которое может порождать моя лингвистическая картина мира, удерживая свою иерархическую сеть в «состоянии равновесия».
В первом случае, по крайней мере, существует суждение [континуум существования], однако, то высказывание [компиляция означающих], которое будет представлять это суждение может, уступая требованиям иерархической сети моей лингвистической картины мира, «извратить» его до неузнаваемости.
Во втором же случае, где не означаемое [суждение] означается [высказывание], а наоборот: означающему [высказыванию] подыскивается означаемое [суждение], происходит откровенная «подтасовка фактов».
Таким образом, в обоих представленных случаях трудно говорить о какой-либо достоверности (а говорить о разной степени недостоверности не хочется, это выглядело бы слишком абсурдно).
Однако, и при формулировании исходных высказываний и при формулировании приходящих высказываний, я мотивируюсь страхом [суждением] неопределённости, и этот страх [суждение] фактически «цементирует» (как и положено всякому суждению [контакт моей схемы мира и моей схемы меня]) любое моё высказывание, для толкования которого тенденциозно подбираются необходимые означающие и высказывания, наличествующие в моей лингвистической картине мира.
5.313 Таким образом, нельзя признать, что моя лингвистическая картина мира в достаточной мере чувствительна к моим суждениям [контактам моей схемы меня и моей схемы мира], т.е. к изменчивому континууму существования.
5.3131 Действительно, означенный, я нуждаюсь в неких «ориентирах» моей лингвистической картины мира, однако, она сама [моя лингвистическая картина мира], хотя и определяется моим континуумом существования [суждениями], не имеет никаких определённых критериев («ограничивающих» или «организующих» её «принципов», кроме собственной иерархии означающих и их компиляций, а также условностей), позволяющих определить реальную значимость того или иного моего суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], а кроме того, сама опросредованно влияет на мой континуум существования приходящими высказываниями и суждениями (так что степень определяющего влияния на неё континуума существования, мягко говоря, относительна), а потому эти мои «ориентиры» абсолютно несостоятельны.
5.3132 Однако, именно эти мои высказывания [компиляции означающих] и диктуют мне необходимость того или иного поведения, означенный, я ориентируюсь именно на эти императивы, оказываясь, таким образом, нечувствительным к собственным суждениям [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
5.3133 С другой стороны, изменения, которые постоянно происходят в континууме моего существования, значительно легче отнести к той или иной, уже наличествующей в моей лингвистической картине мира, компиляции означающих [высказыванию], нежели искать (формулировать) для него [суждения] новую, представляющую его, компиляцию означающих [высказывание].
Надо полагать, что данная «леность» в ряде случаев оправдана, но то, что она лишает меня чувствительности к изменениям в континууме существования также очевидно.
Причём, также нельзя не заметить, что подобную «леность» трудно считать собственно ленью, поскольку, на самом деле всякие новые суждения грозят «устойчивости» иерархической сети моей лингвистической картины мира, где, худо-бедно, определены все мои функции как означающего, т.е. создана определённость, терять которую попросту страшно.
Иными словами, за мою «жажду» «определённости» и «понятности», вызванную абсурдным страхом нарушения иерархической сети моей лингвистической картины мира, я готов заплатить цену, равную моей неадекватности самому себе [континуум моего существования].
Более того, я оказываюсь «жертвой» этого страха, вынужденный лишаться собственной адекватности, ради ощущения этого мнимого «благополучия», даруемого мне определённостью в моей же собственной (т.е. мною созданной) лингвистической картине мира, которую я, будучи означенным и наличествуя в контексте, ошибочно принимаю за «мир».
5.32 Означивание — суть определение функционального аспекта значения.
5.321 Кажется, что при означивании означается значение, однако, это, действительно, было бы так, только в том случае, если бы означаемое, с одной стороны, не помещалось в мою лингвистическую картину мира [контекст означающих], а с другой, собственно означивание имело бы какой-то свой собственный «практический смысл», кроме необходимости введения представительства значения в контекст других означающих [мою лингвистическую картину мира], с целью достичь всё той же определённости (допускать же, что нечто происходит «просто так», без какого-то, пусть и весьма, как это может показаться, странного или нелепого «практического смысла», абсолютно не верно).
Нам же известно, что означаемое определяется не отношением с другими вещами [отношения фигуры и фона], но толкованием, т.е. его [означающего] местом в моей лингвистической картине мира, т.е. компиляцией других означающих.
5.3211 Однако, если означается не само значение, но лишь его функциональный аспект, то понятно, что само значение остаётся фактически неозначенным.
С другой стороны, функциональность значения определяется не самим значением, но местом его означающего в моей лингвистической картине мира, т.е. толкованием означающего его слова (или другого знака, его заменяющего).
5.3212 «Практический смысл» означивания, таким образом, вполне ясен: всякое значение получает благодаря означиванию развёрнутое толкование [компиляция означающих].
Однако, необходимо понимать, что означается не само значение, но его функциональный аспект (причём, это не его [значения] функциональный аспект, а функциональный аспект его означающего), т.е. это не функциональный аспект континуума существования, но функциональный аспект, приписанный ему [значению] моей лингвистической картиной мира.
5.3213 Иначе: слово (или другой знак, его заменяющий) [означающее], как реестр свёрнутых функций — это реестр свёрнутых функций, предполагаемых моей лингвистической картиной мира [компиляцией означающих], но не континуумом существования.
Таким образом, означивание сулит возникновение предмета, что, паче чаяния, создаст желательную для меня определённость, однако, это и предпишет мне то, как я могу этот предмет использовать, т.е. означивание определит тот спектр отношений, в которых я [моя схема мира] могу с этим означаемым (представленным этим означающим) находиться, однако, с одной стороны, эта «инструкция» может противоречить моему суждению [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], а с другой, поскольку имеется подобное не соответствие, оно [означаемое] может вообще не «функционировать» по данным «инструкциям».
5.322 То, что понимается здесь под «функциональным аспектом значения» [место означающего значения в моей лингвистической картине мира] может считаться «согласованным» с континуум существования, если высказывание [моя лингвистическая картина мира] будет содержать указание на точку обзора и характер составляющих моего способа существования [континуум существования], и ничего больше.
5.3221 Иными словами, если я укажу точку обзора, т.е. того [моя схема меня], кому принадлежит данное суждение и в каком состоянии согласно способу существования [время, пространство, модальность и интенсивность] он находится [высказывание], а также представлю [высказывание] означаемое [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], указывая не означающие, как таковые [предметы, функциональные аспекты значения], но характеристики составляющих его способа существования [время, пространство, модальность и интенсивность], то, вероятнее всего, в рамках моей лингвистической картины мира, я буду наиболее близок к высказыванию, которое заслуживает внимания.
5.3222 Однако, в этом случае мои высказывания не говорят ничего, что не было бы мне известно, поскольку они, на сколько это в их «силах», «озвучивают», в данном случае, суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
По сути, мы сталкиваемся в данном случае со своего рода тавтологией, которая [высказывание] единственная и может, как оказывается, с большим или меньшим успехом претендовать на право считаться достоверной.
5.3223 С другой стороны, даже такие «драконовские меры», предпринятые при формулировке высказывания, не избавляют меня от тех искажений, которые опосредованно уже повлияли на континуум моего существования, т.е. привели к некому опыту [производному суждению], который противоречит суждениям исходящим.
Кроме того, необходимо также помнить и учитывать, что всякое высказывание [компиляция означающих] занимает место в моей лингвистической картине мира и не может не «искажаться» её иерархической сетью, что не позволит мне определить реальную значимость, «удельный вес» представленного суждения [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], учитывая же наличие в ней [иерархической сети моей лингвистической картины мира] мнимо-означающих и производных высказываний, ситуация ещё более осложняется.
И наконец, проводя данное означивание и формулируя высказывание, я существую как какое-то значение меня [Мир явленный мне мною так], ибо в континууме существования я не целостен, а целокупен (даже если бы я мог преодолеть составляющие способа моего существования, но продолжал бы быть явленным мне Миром, то и в этом случае я был бы лишь целым, а не целостным). Из этого следует, что данное моё высказывание по сути лишь один из возможных «взглядов» (возможно, далеко не самый существенный) о истинности или ложности которого говорить бессмысленно.
5.323 Функциональный аспект значения, представляемый словом (или другим знаком, его заменяющим), определяет иерархическую сеть моей лингвистической картины мира.
5.3231 Поскольку, суждение [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] — это комплиментарное отношение значения моей схемы меня и значение моей схемы мира, оно, будучи «самостоятельным» («самодостаточным») фактом, не может быть как-то классифицировано без неких дополнительных привнесений.
Однако, означается не собственно значение [суждение], но функциональный аспект, предписываемый [толкование] ему означаемым [высказыванием] моей лингвистической картины мира [контекст означающих], отсюда понятно, что место означаемого в иерархической сети моей лингвистической картины мира определяется тем контекстуальным анклавом, который ответствен за данную функцию.
Впрочем, должно быть ясно и то, что в моей лингвистической картине мира возможны различные толкования [компиляции означающих] одного и того же означающего, что делает эти контекстуальные анклавы «проницаемыми», а следовательно, определённость, которую мне даёт определение функционального аспекта значения с помощью означаемого — это иллюзия, поскольку «проницаемость» контекстуальных анклавов демонстрирует, что предмет — это абсолютная абстракция.
5.3232 Поскольку все мои функции едины, ибо все они — мои [значения моей схемы меня] функции, то очевидно, что ни что не мешает мне «перейти» от одной функции к другой, тем более, что сама классификация по «признаку функции» — плод моей лингвистической картины мира [контекстуальные анклавы], тогда как в континууме существования подобная классификация возможна лишь благодаря действию составляющих моего способа существования [целокупность].
С другой стороны, поскольку означающее [слово (или другой знак, его заменяющий)] создаёт предмет [свёрнутая функция], который, как предписывает [толкование] мне моя лингвистическая картина мира, имеет определённый функциональный аспект, то понятно, что я не могу выйти за пределы данной функции, не изменив при этом означающее.
Здесь возникает трудность, вызванная возможностью различных толкований, и я начинаю безапелляционно полагать, что предмет (слово или другой знак, его заменяющий) не просто свёрнутая функция, но реестр свёрнутых функций. Но так я теряю всякую определённость, ради которой, собственно говоря, всё это означивание и затевалось!
Ведь если слово (или другой знак его заменяющий) используется как реестр свёрнутых функций, я не могу сообщить ничего определённого, если не условлюсь с моим vis-a-vis (а в том числе и с самим собой [значения моей схемы меня]) «на предмет того, о чём идёт речь» [коммуникативная условность], однако, в замкнутости моей лингвистической картины мира это сделать совершенно невозможно.
(Например, если я полагаю, что «стол» — «это то, за чем сидят», то, желая использовать его в качестве подставки, чтобы подняться выше и повесить картину, я не могу сказать: «Надо встать на стол и повесить картину», поскольку, «стол» — «это то, за чем сидят». Однако, я говорю именно так. Правда, я могу и уточнить: «Надо использовать стол в качестве подставки, встать на него и повесить картину». Однако, что значит в этом случае: «стол»? Это уже никакой не «стол», а «подставка».
Следовательно, если я собираюсь дать кому-то точную инструкцию, я должен сказать: «Возьми подставку, встань на неё и повесь картину». Разумеется, я не буду понят, если не поясню, что я в данном случае понимаю под словом «подставка», впрочем, затем мне придётся пояснять ещё и то, что я понимаю под словом «стол», а потом и всё остальное: «это, то», «за чем», «сидят», далее и те слова (или другие знаки, их заменяющие), которые использовались мною в процессе пояснения вышеперечисленных.
В конечном итоге, я, с одной стороны, приду к словам (или другим знакам, их заменяющим), которые уже пояснял, так и оставшись не понятым [замкнутость моей лингвистической картины мира], а с другой, даже если бы меня и можно было бы понять, то как объяснить, тот «факт», что «то, за чем сидят» — это также и «то, на чём стоят»?
Даже на этом примере возникают очевидные проблемы, а я ведь перечислил только две функции, число которых неограниченно велико, и взял в качестве примера «стол», а не «справедливость», например, «спорт» или «смерть».)
Кажется, что проблема коммуникации может быть разрешена «показыванием», но, с одной стороны, то, что показывается — не то, что будет увидено, а с другой стороны, даже если и можно было бы показать, то никак нельзя показать то, что не имеет непосредственной развёртки в составляющих способа существования (а к числу таких предметов относится, например, то, что принято называть «причинно-следственными связями», которые мы, как правило, и пытаемся конвертировать в процессе коммуникации). И это не говоря уже о том, что сам жест указания — это знак [означающее], который определяется моей лингвистической картиной мира.
(Необходимо оговориться, что «показывание» и «подражание» — не одно и тоже, здесь различны точки обзора, а коммуникация только кажущаяся.)
5.3233 Фактически, высказывания — лишь некая имитация мышления, а то, что я себя «понимаю», обеспечивается отнюдь не с помощью означающих [высказываний], а с помощью суждений [коммуникативная условность], но мои суждения — суть мои суждения, и они неконвертируемы (во мне самом [значения моей схемы меня] в том числе).
Так что, с одной стороны, содержательная коммуникация оказывается невозможной, а с другой, я, на самом деле, не имею никакой структуры в моей лингвистической картине мира, кроме условностей, а определённость, которую я так отчаянно защищаю — иллюзия.
Таким образом, контекстуальные анклавы (означаемые как «классификации», «тематики» и т.п.) — гигантская «афёра», поскольку фактически они ровным счётом ничего не структурируют, но создают лишь иллюзию структуры, тогда как на самом деле моя лингвистическая картина мира — не структура, а иерархическая сеть, основывающаяся на условностях, которые — суть условности.
Когда же моя лингвистическая картина мира в таком её виде, начинает опосредованно влиять на континуум моего существования, которым она и определяется, то это приводит к таким нелепостям, не замечать которые можно лишь будучи окончательно умалишённым, впрочем, умалишённые как раз нелепостей-то и не замечают.
5.33 Означивание функционального аспекта значения лишает его [означаемое] функциональности.
5.331 Компиляции означающих моей лингвистической картины мира предписывают мне [означающее] как следует использовать [функция] предмет, однако, предмет — суть абстракция, что лишает меня адекватности собственным суждениям [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
5.3311 Прагматическая цель означивания [реестр свёрнутых функций] — обобщение значений [вещей] по признаку функции, т.е. отнесение означающего в контекстуальный анклав, ответственный за определённую (в моей лингвистической картине мира) функцию.
Иначе: поскольку различные значения могут быть означены одним словом (или другим знаком, их заменяющим), а слово (или другой знак, его заменяющий) — реестр свёрнутых функций, в соответствии, с которыми я [значение моей схемы меня] «привык» эту вещь использовать, то очевидно, что означая разные значения [вещи] одним словом (или другим знаком, его заменяющим), я «начинаю» «знать» о их функции.
5.3312 Однако, одна функция (или даже реестр функций) — это только один (несколько) возможный (возможных) вариант (вариантов), таким образом, означивание приводит к тому, что этот (эти) вариант (варианты) исключают возможность других, которые оказываются мною просто незамеченными (не актуализированными).
С другой стороны, означивание приводит к тому, что (поскольку одним словом (или другим знаком, его заменяющим) могут быть означены разные значения [вещи]) разные значения [вещи] сводятся к одной функции, что вряд ли правомерно.
Таким образом, с обоих точек зрения означивание приводит к «обеднению» или «уплощению» континуума моего существования.
5.3313 Иначе: чем чётче («жёстче») я определяю функциональный аспект значения, приписываемый ему моей лингвистической картиной мира, тем менее «функциональной» оказывается это значение, не говоря уже о том, что определённая контекстом означающих функция может вообще не иметь никакого касательства к действительной «функциональности» означаемого.
(Например: если я полагаю, что «стол» — «это то, за чем можно сидеть и есть или писать», но никак иначе, то, соответственно, никак иначе я этот предмет использовать [функция] не могу.)
С другой стороны, если я полагаю [высказывание], что какой-то функции отвечает только какое-то определённое значение [означаемое], то было бы странно ожидать от меня, что я буду использовать [функция] подобным образом какое-то другое значение [означаемое].
(Например: если я полагаю, что «есть и писать» можно только «за столом», то очевидно, что не имей я «стола», я не мог бы ни «есть», ни «писать».)
Таким образом, спектр значений [вещей], которые потенциально могут использоваться по определённому предназначению [функции] значительно сужается.
5.332 Компиляции означающих моей лингвистической картины мира предписывают мне [означающее] как следует использовать [функция] предмет, однако, контакты моей схемы мира и моей схемы меня, зачастую, ошибочно толкуются высказываниями [компиляции означающих] моей лингвистической картины мира.
5.3321 Поскольку, означающие [высказывания] толкуются в соответствии с требованиями иерархической сети моей лингвистической картины мира, то нельзя говорить лишь об «обеднении» или «уплощении» континуума моего существования.
С учётом возможности ошибочного означивания или ошибочного высказывания [несоответствие высказывания суждению] (что весьма вероятно, поскольку функциональному использованию предметов, равно как и самим предметам я был обучен (культура, воспитание и т.п.), а не устанавливаю эти связи [означаемое-означающее] самостоятельно, т.е. не «вывожу» свои высказывания [компиляция означающих] непосредственно сам из своих суждений [континуум моего существования]), мои означающие и высказывания могут вовсе не соответствовать моим значениям [моя схема меня] и суждениям [контакты моей схемы меня и моей схемы мира].
Таким образом, зачастую, я использую [функция] предмет [означающее] не в соответствии с собственным значением [моя схема меня], но по предписанию мой лингвистической картины мира [компиляция означающих], то, что это не может привести к должному удовлетворению моей потребности [значение моей схемы меня] вполне очевидно.
Подобные действия [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] следует называть — ошибочными.
5.3322 Более того, в сложившихся обстоятельствах некоторые, и возможно весьма существенные, значения моей схемы меня, по всей видимости, и вовсе не апробировались мною [контакты моей схемы меня и моей схемы мира], блокированные высказываниями [компиляциями означающих] моей лингвистической картины мира [содержательное противоречие или мнимое противоречие континуума существования].
Впрочем, возможно, что они даже апробировались мною [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], но не смогли обрести форму поведенческого стереотипа, не имея соответствующего представительства в моей лингвистической картине мира.
При этом отсутствие необходимой компиляции означающих [высказываний], при наличии вызывающих у меня неоправданное доверие высказываний противоположной направленности способствует тому, что я избирательно «функционирую» [контакт моей схемы мира и моей схемы меня] только какими-то своими значениями, а в ряде случаев и вовсе не своими, т.е. не значениями, а означающими, что может привести к противоречиям континуума существования.
5.3323 Поведение [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], которое осуществляется мною вопреки значениям [исходящие суждения] моей схемы меня, а в соответствии с требованиями компиляций означающих моей лингвистической картины мира следует называть перверсионным («перевёрнутым»).
Разумеется, в этом случае (поскольку происходила какая-то активность) происходили какие-то контакты моей схемы меня и моей схемы мира, однако, здесь были задействованы производные суждения, которые согласуются с моей лингвистической картиной мира, но не с исходящими суждениями.
О том, какие значения моей схемы меня сделали эти перверсионные контакты моей схемы меня и моей схемы мира возможными можно только догадываться, хотя варианты вполне очевидны: образование значений при производных суждениях, специфическая конфигурация структуры моей схемы меня, и, наконец, действие было проведено исключительно в рамках моей лингвистической картины мира (определяясь только теми суждениями [континуум существования], которые ответственны за акции самих компиляций), т.е. по сути дела так и осталось компиляцией означающих.
5.333 Компиляции означающих моей лингвистической картины мира предписывают мне [означающее] как следует использовать [функция] предмет, однако, предмет может оказаться мнимо-означающим, в этом случае все производимые мною действия [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], продиктованные мне таким высказыванием, оказываются абсолютно бессмысленными из-за своей a prior-ной безрезультатности.
5.3331 Мнимо-означающие возникают в моей лингвистической картине мира, как своего рода «спайки», те недостающие «звенья», которые обеспечивают устойчивость её иерархической сети.
Они вовсе не обязательно имеют некую знаковую форму (слово или другой знак, его заменяющий), а иногда и просто не могут её обрести (в этом случае говорят, например, об «ощущении чего-то такого»), но их наличие в моей лингвистической картине мира (пусть и не типичное, в сравнении с другими её «ингредиентами») сомневаться не приходиться.
В моей лингвистической картине мира мнимо-означающими вполне можно оперировать [компиляции означающих], однако к континууму существования подобная активность никакого касательства не имеет, а то, что в нём [моём континууме существования] происходит [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] должно было бы означаться совсем иначе.
5.3332 Поскольку устойчивость иерархической сети моей лингвистической картины мира напрямую зависит от этих мнимо-означающих, то очевидно, что контакты моей схемы меня и моей схемы мира [производные суждения], продиктованные этими означающими [высказываниями], весьма существенны.
Однако, эти контакты моей схемы мира и моей схемы меня располагаются, если так можно выразиться, совершенно в «другой плоскости», а те результаты, которые будут достигнуты посредством этой активности, хотя и могут означаться [компиляции означающих] в соответствии с обусловившими их мнимо-означающими, на деле никакого касательства к ним не имеют.
5.3333 Подобное поведение [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] следует называть девиантным, т.е. отклоняющимся от возможной «цели».
Поскольку нельзя желать того, что невозможно, стремиться к тому, что невозможно, то понятно, что такое желание и стремление — суть девиация.
С одной стороны, подобное девиантное поведение, приводит к последствиям, которых никто [континуум моего существования] не желал и которые ничем не предполагались [континуум моего существования], а с другой стороны, поскольку невозможное остаётся не достигнутым, все усилия потрачены мною в пустую и бессмысленны.
5.4 Несоответствие моей лингвистической картины мира континууму моего существования, обусловленная условностью связки «означаемое-означающее», создаёт игру игр.
5.41 Взаимообусловливающее влияние суждения [прямое влияние] на контекст означающих, и высказывания [опосредованное] на континуум существования, оказывается игрой между играми содержательности и языка.
5.411 Игра игр исключает возможность своего описания, а потому кажется непоследовательной.
5.4110 Любая игра может быть описана, при условии знании всех «фигур» игры и «правил» их взаимодействия, однако, игра между играми делает эту задачу неразрешимой, поскольку невозможно определить ни «фигуры», ни «правила».
5.4111 Если бы игра языка была бы игрой континуума существования, то можно было бы описать игру языка, приняв игру значений [контакты моей схемы меня и моей схемы мира] за «условия» игры языка, однако условность связки «означаемое-означающее» делает подобное описание невозможным.
5.4112 Если бы игра содержательности определялась игрой языка непосредственно и только ею, можно было бы описать игру языка, не учитывая континуум существования, однако, континуум существования воздействует на мою лингвистическую картину мира, что делает подобное описание только игры языка несостоятельным.
5.4113 Таким образом, описать игру игр континуума существования и моей лингвистической картины мира оказывается невозможным.
Отсюда: действия мною производимые, хотя и — суждения, однако с учётом опосредованного влияния на континуум существования моей лингвистической картины мира и расположения в первом производных суждений, они не могут быть описаны, как собственно игра значений моей схемы мира и моей схемы меня.
Невозможность описания этой игры игр создаёт впечатление «непоследовательности» («стихийности») моих действий [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
Однако, это лишь свидетельство несостоятельности содержательного подхода, поскольку, понятно, что ничего «стихийного» в моих действиях нет. Напротив, они последовательны и вполне «логичны», хотя в поле содержательности подобной «логики» выстроить, действительно, невозможно.
5.412 Поскольку мои действия — суть контакты моей схемы мира и моей схемы меня, то понятно, что «мотив» и «цель» моего действия располагаются в континууме существования, тогда как высказывания [компиляция означающих] только «обеспечивают» возможность их реализация для меня [означающее].
5.4120 Отсюда: в моих высказываниях [компиляции означающих] нет ни «мотивов», ни «целей» моих действий [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
5.4121 То, что мои высказывания «выдают» за «цели» моих действий — лишь прагматические указания, служащие «обеспечению» для меня [означающего] возможности достичь «цели» контактов моей схемы мира и моей схемы меня, ничего общего с «целями» контактов моей схемы мира и моей схемы меня не имеющие.
Это ясно также и потому, что «цель», как то, что ещё не достигнуто, а следовательно, и неизвестно, не может быть сформулирована [компиляция означающих], однако высказывание, вопреки всякому здравому смыслу, определяет «цель» моего действия [контакт моей схемы мира и моей схемы меня], что свидетельствует о том, что данная означенная «цель» — не действительна, но лишь номинальна.
5.4122 То, что мои высказывания «выдают» за «мотивы» моих действий — лишь «оправдания», принимаемые во внимание иерархической сетью моей лингвистической картины мира, служащие «обеспечению» возможности для меня [означающее] реализовывать суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], которые определены значениями [моей схемы мира и моей схемы меня].
Это ясно также и потому, что «мотив» — не является «целью», но «потребностью» [значение], однако о «потребности» [значении] можно знать лишь «по факту» её реализации [контакт моей схемы мира и моей схемы меня].
Отсюда понятно, что действительные «мотивы» моих действий не могут содержаться в высказывании, однако мне [означающему], требуется «обоснование» («объяснение») моего действия в моей лингвистической картине мира.
5.4123 Таким образом, «несовпадение» моего высказывания [компиляция означающих] и моего суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] становится вполне очевидным, отсюда понятно, что содержательные описания — суть прагматичной попыткой скрыть это несоответствие, ибо в противном случае я бы утратил мнимую определённость, ощущение которой даёт мне моя лингвистическая картина мира.
Однако, поскольку я ошибочно полагаю «мотивы» и «цели» моей лингвистической картины мира действительными, а она может опосредованно влиять на континуум существования [производные суждения], то очевидно, что эта «прагматичность» далеко не так прагматична, как кажется.
5.413 Таким образом, я не могу пояснить действительных «мотивов» и «целей» моего поведения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня], а следовательно, моя лингвистическая картина мира не способна дать мне той определённости, которую я от неё ожидаю.
5.4131 Но представим, что это было бы возможно, тогда, если бы я хотел пояснить действительный «мотив» и «цель» моих действий [конфигурацию моей схемы меня], то мне бы пришлось пояснить всего себя [моя схема меня], но это, с одной стороны, невозможно, ибо само такое пояснение будет приводить к увеличению количества вещей [значений и их контактов, означающих и их компиляций], а с другой стороны, лучшее, что бы я мог сказать — так это развернуть себя [значения моей схемы меня] в составляющих моего способа существования, но и это не решит поставленной задачи, поскольку континуум существования [моя схема мира] перманентно меняется.
5.4132 Таким образом, если в прагматических задачах моей лингвистической картины мира стоит некая систематизация моих контактов моей схемы мира и моей схемы меня, чтобы создать определённость, «внести ясность», то это невозможно.
Иными словами: содержательно моя лингвистическая картина мира [компиляция означающих] не может справиться со своей прагматической задачей.
5.4133 Определённость, которую даёт мне моя лингвистическая картина мира, не более, чем «равновесие», которое она способна в самой себе поддерживать, основываясь на действительности контактов моей схемы мира и моей схемы меня.
Таким образом, вся работа моей лингвистической картины мира сводится к «сшиванию» возникающих «разрывов» и «улаживанию» «несоответствий», что неизменно будет приводить к возникновению новых «разрывов» и новых «несоответствий».
Иными словами, я оказываюсь играем не только играми содержательного, не только играми языка, но и игрой игры содержательного и игр языка.
5.42 Опосредованное влияние высказываний [компиляции означающих] моей лингвистической картины мира на континуум моего существования [суждения] — определяют стилистику моего мышления.
5.420 То, «как» я мыслю [стилистика моего мышления] зависит от того, насколько я осведомлён о порядке установленных условностей.
5.421 Если для меня очевидно, что связка «означаемое-означающее» — условна, то понятно, что я не могу доверять не только производным высказываниям, но и форпостам веры, т.е. высказываниям исходящим.
5.4210 Это распространяется и на мою условность, т.е. на то, что я сам устанавливаю связь между означаемым и означающим.
5.4211 Если я не доверяю исходящим высказываниям, то производные высказывания и вовсе не могут быть мною поняты, более того, я потеряю к ним всякий интерес.
5.4212 Однако же, если условность связки «означаемое-означающее» мною неосознанна, то я буду отстаивать свои высказывания и иерархическую сеть мой лингвистической картины мира, что не только бесполезно (при отсутствии возможности содержательной коммуникации), но и очевидно губительно, ибо я, кроме того, окажусь нечувствительным к собственным суждением [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
5.4213 С другой стороны, если я теряю доверие к форпостам веры, то очевидно, что я перестаю быть заложником «предметности».
Что мне в этом случае нужно, чтобы согласиться с чьим-то высказыванием о «круглости круга»?
Я просто запрошу критерии, согласно которым некто относит «круг» к «кругу», и могу согласиться с его высказыванием, если необходимое соответствие критерием будет соблюдено. Однако, сам я вряд ли буду озабочен столь странным вопросом, равно как и попытками любого другого определения.
При этом очевидно, что я могу или совершенно не согласиться с каким-то высказыванием (отрицательное определение), или принять в качестве одного из возможных вариантов чью-то (хотя бы и свою собственную [значения моей схемы меня]) игру, где все «фигуры» и «правила» определены, и согласиться или не согласиться с результатом этой игры [высказыванием], исходя из соответствия данного высказывания предложенным обстоятельствам.
5.422 Отсюда очевидно, что коммуникативная условность также определяет стилистику моего мышления, однако, если и она будет усмотрена, то я не буду предпринимать бесперспективных попыток донести в форме высказываний нечто, мною подразумеваемое [суждение], до моего слушателя (в том числе и до самого себя [значения моей схемы меня]).
5.4221 Если коммуникативная условность мною не осознана, мои высказывания будут иметь стилистику аргументации, однако, очевидно, что всякое «доказательство» лишь игра форпостов веры и производных высказываний, если я хочу избавиться от роли играемого, то мне придётся отказаться от попыток что-либо «доказать», что возможно лишь благодаря осознанию коммуникативной условности.
Впрочем, я могу вновь определиться с «фигурами» и «правилами» игры и доказывать что угодно, однако, эти доказательства могут быть приняты только в рамках этой игры и нигде более.
5.4222 Вместе с тем, невозможность содержательной коммуникации, очевидная благодаря осознанию коммуникативной условности, лишает меня необходимости «латать дыры» в моей лингвистической картине мира, и её прагматика вполне может стать вновь прагматичной.
5.4223 Осознание коммуникативной условности, кроме прочего, лишает меня интереса к содержательному «общению» [высказываниям], поскольку, сам я ничего не хочу «доказать», а чужие «доказательства» меня тем более не интересуют, я имею возможность перестать наличествовать в моей лингвистической картине мира.
5.423 Значительное влияние на стилистику моего мышления оказывает так же и контекстуальная условность, т.е. то, как я группирую означающие в контекстуальные анклавы, насколько они у меня «проницаемы», и наконец, насколько я верю адекватности такой группировки.
5.4231 Осознание контекстуальной условности показывает бессмысленность как «определений», так и «доказательств», однако, кроме прочего, оно демонстрирует также и то, что слово (или другой знак, его заменяющий) не исключает возможности любых толкований, а потому и ничего не означивает.
5.4232 Если я полагаю, что слово чего-то «значит», это актуализирует всю мою лингвистическую картину мира [компиляции означающих], я оказываюсь заложником её иерархической сети, а потому играем языком.
5.4233 Если же я осознаю контекстуальную условность, то я, напротив, перестаю верить слову как означающему, а потому вполне волен играть языком, но не быть играемым им.
5.43 Прямое влияние суждений [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] на мою лингвистическую картину мира — определяет способ моего мышления.
5.430 То, «что» мыслится — это контакт моей схемы мира и моей схемы меня, т.е. суждение.
5.431 Поскольку, суждения [контакты моей схемы мира и моей схемы меня] оказывают прямое влияние на мою лингвистическую картину мира, то понятно, что способ, которым я мыслю, определяется моими значениями [моя схема меня].
5.4311 Таким образом, мой способ мыслить свидетельствует мою схему меня, т.е. мои значения.
5.4312 С другой стороны, мой способ мыслить определяет мою схему мира, т.е. те вещи [значения], которыми она образована.
5.4313 И наконец, мой способ мыслить — это только мой способ мыслить и никого другого, поскольку он [способ мыслить] — моё суждение [контакты моей схемы мира и моей схемы меня].
5.432 Поскольку мой способ мыслить — это контакт моей схемы мира [конфигурация] и моей схемы меня [конфигурация] как целых, то понятно, что я не могу ни рефлексировать мой способ мыслить, ни выйти за его пределы.
5.4321 Если бы я мог противопоставить свой способ мыслить самому себе [моя схема меня], то я мог бы его рефлексировать, однако это невозможно.
5.4322 Следовательно, я не могу свидетельствовать свой способ мыслить, но лишь производить суждения [способ мыслить].
5.4323 Отсюда, у меня невозможно научиться моему способу мыслить, равно как и я не могу научиться у другого его способу мыслить.
5.433 Поскольку мой способ мыслить — это сами мои суждения (т.е. отношения [контакты] значений моей схемы мира и моей схемы меня), то он содержателен, а следовательно, неконвертируем.
5.4331 Однако, даже с учётом невозможности конвертировать мой (содержательный) способ мыслить, не исключается возможность того, что я и кто-то другой можем мыслить несодержательно, а потому одинаково.
5.4332 Поскольку же действительная коммуникация возможна лишь при одинаковом способе мыслить сообщающихся, то этот способ мыслить должен быть бессодержательным.
5.4333 Отсюда: для несодержательного способа мыслить я должен первым делом избавиться от своих значений.
6. Я играем.
Далее Содержание
Hosted by uCoz